– Спокойно. Может, Сему спросить? Да как к нему сейчас пойдешь?
– А может, Сема ему сам написал? Мало ли была блажь у мужика, больше полгода прошло. Мы ж не в синематографе, чтоб сразу стреляться стали.
– Вот я и боюсь: ладно стреляться – мы его тут всем двором скрутим или Ванька ему чего надо отстрелит. А если он Женьке опять жизни не даст?
– Женьке? Ты видела, что она с мужиками творит? На узел вяжет с бантиком.
Ривка налила две рюмки и рубанула помидор:
– Бери давай! У тебя так сердце колотится, я сюдой слышу!
Они выпьют. А потом еще. После третьей у Ривки случится озарение:
– Дождись Беззуба – он самый умный. Я знаю Борю. Он – сука редкая, но хитрая и осторожная. Шмалять с порога не пойдет, сильно себя любит. Успокойся, сегодня точно никого не снасильничают и не убьют. А вечером твой Ваня все придумает и устроит.
Фира выдохнет и поднимется домой. Ее идеальный янтарный бульон, знаменитый «еврейский пенициллин», который у одесских хозяек томится часами на маленьком огне под бдительным присмотром, чтобы не дай бог не вскипел, где шум собирается ложкой до микрона, успел перебурлить и выкипеть до половины.
Сладость или гадость
Боря привстал из-за праздничного стола:
– Пойду, пожалуй, разомнусь.
– Сиди дома, шлема, – вздохнул Семен. – Разминка окончена.
– Ты о чем? – Боря картинно откинулся на стуле.
– Если ты к Женьке собрался, то у нее только медовый месяц с гордеевским сыночком закончился.
– В смысле?
– В прямом. Свадьба была с размахом. На весь двор. У Беззубов теперь живут. Так что угомонись с этой ранней гимназисточкой.
Боря сглотнул, но справился.
– Батя, ты чего? Ну было – сплыло.
– Да? У правильного пацана какой-то хозер
[8] бабу увел, и ты так спокойно? Говорил тебе – прикопай на Куликовом, так нет – сам их свел. А сейчас – после драки кулаками не машут.
Боря встал.
– Ну курить же мне пока можно?
Фира пошла на совет к Ване. Тот выслушал и обнял жену:
– Ну что ты переживаешь? По сравнению с нами – это овечки на лужайке. Женька что, любила Борю? В жизни не поверю. Она ему нравилась? Так за тобой пол-Никополя сохло, и что?
– Какие пол-Никополя? Экий ты фантазер! – отмахнулась Фира. – Я боюсь, чтоб он беды не натворил, чтоб Женьку с Петей не поссорил.
Ваня посуровел:
– Поссорятся – значит, так им и надо, адиетам. Из-за чего? Разве Женька мало Петю любит, чтобы на Борю смотреть? Или ревность Петьку одолеет – так тоже глупо, раз Женька его уже выбрала. Не трогай детей. Разберутся.
– Шейне пунем!
Женька резко тормознула в подворотне и медленно оглянулась – у дверей Вайнштейна стоял Боря в шикарном свободном костюме и кепке-шестиклинке.
– Вот так вот! Пробежит мимо и даже не обнимет!
Боря не спеша, раскрыв объятья, шел к Жене. Та скрестила руки на груди:
– Вайнштейн, тише себя веди! Объятия закончились.
Боря по-детски обиженно скривил лицо:
– Женечка, ты разбиваешь мне сердце!
– Было бы что разбивать! – хмыкнула Женька. – Боря, давай выясним раз и навсегда: я замужем. Один поцелуй по пьяни между нами – не считается. Ты милый, хороший, но я замужем и никаких шейне пунем. Понятно?
– Понятно, – Боря страдальчески вздохнул и уткнулся носом в ее волосы. – Дай хоть подышать тобой на прощание. Помнишь, мы же были как брат с сестрой.
Женька с трудом высвободилась из его объятий.
– Боря! Мне уже больше четырнадцати и на такую ерунду я не ведусь. Я замужем за Петей и думаю, ему такие братания неприятны.
– Я тебя услышал, – отстранился Боря.
Боря, как и его отец, точно знал, что терпение – это главный козырь, и в драке, и в осаде. Что крепостей, что девушек. Он запасся всеми видами этого дара и засел в потайной комнате в катакомбах с наганом и стопкой открыток.
Почтальон, ругаясь на чем свет стоит, несла неподъемную посылку, отправленную вчера из ее же отделения.
– Вот гад! Подняться на второй этаж он не может!
Женя с удивлением приняла заколоченный ящик в почтовых штемпелях и открыла – там было платье. Шикарное платье из крепдешина. Чулки, шелковая сорочка и флакон дореволюционной «Персидской сирени» московской фабрики «Брокар и К°». На дне посылки лежала открытка с видом Москва-реки.
«Сначала понюхай духи! А теперь улыбнись и дочитай.
Дорогая Женечка, я не решился вручить их лично, потому что ты бы не стала меня слушать. Я собирал эти сувениры по всей Москве еще до твоей свадьбы. Так что ничего криминального в них нет. Можешь все выбросить, но я прошу прими их, как мой запоздалый свадебный подарок. Я желаю тебе счастья и буду любоваться тобой издали, не докучая. Обещаю.
Шейне пунем, ты стреляла в тире, а попала в мое сердце. Вечно твой друг Борис».
Женя перечитала еще раз. Понюхала духи. Они пахли божественно. Вытащила и примерила платье. Платье обнимало талию, подчеркивало грудь, струилось по бедрам и трепетало, как лепесток, от каждого движения.
В комнату без стука влетела Ксеня.
– Ого! Как красиво! Где взяла?
– Нигде! Померять дали. Сильно дорого. Выйди из комнаты.
Женя с пунцовыми щеками стянула платье и засунула его в ящик. Сунула открытку с видом Москвы в карман.
Потом решительно подхватила посылку и пошла к Нюсе.
– Нюсечка, держи! Вот для Полины. Ушьешь чуток и будет в самый раз!
Нюся округлила глаза:
– Ты что? – Она вытащила платье. – Господи, та за него можно и родину, и душу продать.
– Родину – можно, любовь нельзя, – усмехнется Женька.
Благоухающая «персидской сиренью» Нюся шла через двор.
Боречка потянул носом и улыбнулся:
– Как вы вкусно пахнете.
Нюся покосилась на Борю.
– Боречка, я, конечно, дико извиняюсь, мне от твоих жениханий один навар, но ты бы оставил дите в покое.
– Мадам Голомбиевская, завидуйте молча, – улыбнулся Боречка.
Вечером Ксюша потянула Петьку за рукав:
– Петька, у тебя деньги есть?
– Чего надо?
– Петька, там Женька такое платье сегодня примеряла. Королевское. Но отдала. Сказала, сильно дорого. А ей так красиво. Грустила потом весь день.
