Циклоп наладил производство боеприпасов в промышленных масштабах и подменял на складе качественные заводские патроны своими самоделками.
Если б хоть кто-нибудь посторонний прознал об этом, то за такой гешефт Сему в любой момент поставили бы к стенке.
Все получилось вроде как случайно, но это не могло не случиться.
Стреляных гильз всех калибров было немеряно разбросано в городе и за городом. Босячная пацанва и беспризорники пудами сдавали это добро на пуговичную фабрику для последующей переделки в пуговицы, пряжки и бляхи для ремней.
Не всегда это были стреляные гильзы, очень часто попадались неотстрелянные или бракованные патроны.
У тех и других было все нормально – внешний вид, наличие пороха, капсюля, пули.
Для переработки и переплавки они не годились, девать их было некуда, и директор «пуговки» велел ссыпать это добро в пустые бочки на складе.
Когда количество бочек перевалило за пять десятков, директор обеспокоился, а попросить помощи в таком щекотливом деле – куда деть этот опасный груз – у постороннего было нельзя: мигом в ЧК донесут, потому знающие люди направили его к Семе.
Как все одноглазые, Сема смотрел на собеседника, чуть повернув голову в сторону слепого глаза, отчего казалось, что он смотрит со скрытым подозрением. Это очень пугало директора «пуговички» во время доверительной беседы, но его опасения оказались напрасны – Сема своим звериным чутьем почуял огромную выгоду от их альянса. Огромную, опасную и очень многообещающую.
Все дело в том, что в Одессе в огромном дефиците были боеприпасы. Оружие было. Много и самое разное, а значит, и боеприпасы к ним нужны были разные…
Самый большой дефицит – патроны для любимых всеми маузеров и наганов. У маузера было несколько модификаций и почти все под разные патроны – чехарда была еще та…
Но Сема устранил эту проблему в корне – он сам стал изготавливать «дефицит».
А директор «пуговички» ему пригодился еще не раз – умельцы с его фабрики переделали несколько пуговичных пресс-форм и штампов.
В результате была решена очень важная проблема в Семиной схеме производства – изготовление самой дефицитной его детали – капсюлей.
Масштабы были промышленные, штампы днем работали на «пуговичку», а вечером и ночью – на Сему…
Сема очень хотел залучить к себе на производство Ивана, но тот категорически отказался, когда Вайнштейн намекнул о сфере деятельности и предмете консультаций. Без Ивана было трудно – оборудование было старое, и немцы в прошлом веке не закладывали объемы и интенсивность. Нужны были умелые руки и голова, чтобы поддерживать все это в рабочем состоянии, и Сема с иезуитской находчивостью зашел с другой стороны – он стал засыпать подарками Фиру.
Это было сукно «для детей», сапоги и бурки «для Вани», отрез «на платье для Фиры», ткань на платье «девочкам на праздник». Денег он не брал, да и не было у Фиры таких денег – Сема просил поставить самовар и заварить чаю, вынимал из кармана кулечки с конфетами, сахаром и отборным чаем со своих складов.
Самовар – не чайник, он располагает к долгой беседе, и Сема неторопливо, исподволь начинал жаловаться на отсутствие специалистов, на проблемы у директора «пуговки», где у него есть свой интерес…
Так продолжалось несколько месяцев. Это были трудные месяцы – все чаще ломалось оборудование и производство засбоило, а потом и вовсе остановилось – половина прессов просто поломалась, и никто не мог их починить.
Иван догадывался, откуда печенье и конфеты вечером на столе.
– Ирочка, а что это Вайнштейн к нам так зачастил? Не догадываешься? Заклинаю – не бери у него ничего. Сильно дорого отдавать придется.
Ира посмотрела на Ваню:
– Родной, а может, это твой шанс? Сам говорил, что мы все с новой властью потеряли. Женька, Котька, Ксюша, я у тебя на шее. А может, пора восстановить справедливость? Какая разница с кем? Там же никакой угрозы для жизни нет? Одна твоя механика вроде.
– Вот именно – вроде, – буркнет Ваня.
– Может, сходишь посмотришь?
Ваня послушает женщину и вместо того, чтобы сделать наоборот, послушно пойдет и влет сообразит, что производит по ночам старая пуговичная фабрика. Семен тоже все поймет по лицу Беззуба и спросит: – Сколько? Любые деньги. Абсолютная защита и покровительство тебе и всей семье во всем.
– По второму кругу пошел, – припомнит Беззуб погромы 1905-года.
– Я обязы помню, – насупится Вайнштейн.
– Что ж тогда Нестора не спасли, или не знали, что всех галицких перестреляют? – прошипит Беззуб. – Я отказываюсь. Ничего не скажу и не вспомню – ты меня и мое слово знаешь.
Сема-Циклоп думал неделю – Беззуб из потенциального источника доходов превратился в ходячий геморрой, ненужного опасного свидетеля.
Сема знал правила: нет человека – нет проблем. Но за столом сидел Мойша, живой красивый Мойша, которого полгода назад приняли с таким количеством фальшивых документов с Семиными печатями, что к ужину помимо расстрела на месте зачистили бы всю семью. Анька Беззуб, революционная «дура с кисточкой», спасла, сама того не зная, и его сына, и своего отца.
1920
Первый раз
Мастеровой, надежный, умный, опрятный и обеспеченный – все эти неотразимые с рациональной точки зрения, мужские качества Петьки совершенно не волновали Женю. Хотя она давно догадывалась, что папенька с Петькой крутят какие-то приличные гешефты…
Женька заметила, что деньги на всякое баловство в доме у них и у Лёльки появлялись одновременно…
Но то чудесное спасение и неуклюжие Петькины объятия не давали ей спокойно спать. Тем более после всех прочтенных дамских романов и очевидного факта: после того случая он ведет себя просто смешно – прячет глаза, отворачивается при встрече во дворе, а у них дома делает вид, что не замечает ее.
Говорят, противоположности притягиваются. Женька собрала от мамы с папой всю дерзость и наплевательское отношение к канонам и правилам. Петька был воплощением системности и порядка. Объединяло их только феноменальное упрямство.
Женя преградила Петьке выход из квартиры и, хлопая ресницами, зашептала:
– Петечка, помоги мне, пожалуйста!
– Чего надо?
– Петенька, научи меня стрелять! Ты такой умный, такой умелый, ты все можешь! Папа мне так не объяснит.
– Нельзя, – Петька отвел глаза.
– Пожалуйста, – Женька была с ним одного роста и ловила его взгляд. Она стояла так близко, что он мог рассмотреть, как смешно вздрагивают ее ноздри и маленький завиток прямо над ушком.
– Отец тебя прибьет, а меня выгонит навсегда.
– Петя, он не узнает. Ты же можешь устроить. А то так и помру дурой. А вдруг тебя не будет? А в дом залезут? А я что? Овца безрукая.
