– Ой, отпусти, задушишь!
– У тебя что, турбукулез? – удивленно спросил Костик.
Анька кашляла и хохотала:
– Угу. Турбукулез и острый недоедоз. Кормить будете?
– А Лидка мне, знаешь, что подарила? – шепнул он Аньке. – Она мне подарила чашку с блюдцем и ложку с буржуйским гербом. Сказала: ложка чистое серебро – все болячки в воде убивает, а чашка какая-то царская и стоит чуть не мульйон. А картинка на ней девчачья. Анька, ну что это за подарок? Лучше бы мороженого принесла!
– Не ворчи! Она тебе приданое собирать начинает. Будешь ты завидный жених – станешь девчонок из царской чашки поить, а они подумают, что у тебя целый сервиз и замуж попросятся!
– Да ну! А вдруг попадется такая вредина, как Лидка! Не хочу!
Фира беспрестанно подкладывала Аньке куски покрупнее и походя целовала:
– Бледная какая, худая совсем. Ты хоть там, в своем общежитии, питаешься?
– Питаюсь, мам, не наваливай, я лопну скоро.
Аня отодвинула едва начатую еду.
– Не могу больше. Объелась.
– Давайте играть! – предложил Котя. – Чай и лото!
– Слово именинника закон, – согласился Ваня.
Со стола снесли тарелки, вытряхнули на галерее скатерть и разложили фрукты, пирог и карточки. Котьке подали чай в новой фарфоровой чашке.
– Пусть Лидка кричит, – закомандовал Костик.
Лидка хмыкнула:
– Ну держитесь, босяки! – Она затарахтела как пулемет, без пауз и передышки:
– Барабанные палочки! Слободка! Тудой-сюдой!
– Я не понимаю и не успеваю, – заканючила приглашенная Поля.
– Не играй с нами! Это взрослая игра, – отрезала Лида.
Котя зашептал подружке:
– Бестолковая, барабанные палочки это одиннадцать, слободка – пятнадцать, трамвай такой туда ходит. Тудой-сюдой – шестьдесят девять.
– Почему? – громко удивилась Поля.
Лида прыснула, Фира покраснела. Котя бодро отрапортовал:
– А одинаково: как ни крути, шо тудой, шо сюдой.
Женька радостно завопила:
– Хата! (на ее карточке осталась незакрытой в линии всего одна цифра.) Лида недовольно хмыкнула и сбросила пригоршню бочонков в мешок. Оставила один и огласила:
– Жиды на молитве!
За столом повисла тишина. Дети замолкли и оглянулись на маму. Фира окаменела.
– Лидия Ивановна, потрудитесь называть цифры!
– Да ладно тебе, все так говорят!
– У нас в доме так не говорят!
– Ой, можно подумать, – фыркнула Лида, – или мы не православные уже?
– Мы атеисты вообще-то, – отозвалась Аня с вызовом.
– Я – католичка – гордо откликнулась Поля.
Ваня стукнул по столу:
– А ну прекратить митинг и агитацию! Кстати, я выиграл.
– А «на молитве» это сколько? – громким шепотом переспросила Поля.
– Тридцать три, Полиночка.
Пока Поля задумчиво чертит в воздухе пальчиком две невидимые тройки, Фира смотрит на нее не отрываясь – эта рыжая девчонка так ладит с ее сыном. Неужели будет как у них с Беззубом?
Чай допили, хитрая Лидка уехала в свои профессорские, хоть и уплотненно обрезанные, но хоромы на Княжеской. Анька вместе с Женькой перетирали свежевымытую посуду.
– Боже, как дома хорошо! – вздохнет Анька и снова закашляется. Она машинально прикроет рот полотенцем.
– Да что за зараза такая!
Фира метнется к ней со стаканом воды и, когда Анька отнимет полотенце от губ, увидит кровь. Она пошатнется, но удержится и в обморок не завалится.
– Как давно?
– Что давно?
– Как давно кровью харкаешь?
– Да не харкаю я. Просто кашляю. Ну было пару раз. Потом прошло. – Анька покрылась испариной.
– Мам, не пугай меня.
– Не пугай?! Аня – это чахотка, туберкулез! Ты остаешься дома!
– Мама, ты чего? Если это туберкулез, я ж вас всех заражу… – Анька осеклась. – Если уже не заразила… Я домой. Завтра к врачу пойду.
– Завтра мы утром приедем и отвезем тебя к врачу. – Фира обняла длиннющую худющую Аню, и та разрыдалась ей в плечо. Фира гладила ее по спине долго-долго и все шептала и шептала что-то ласковое, неуловимое.
Их обеих сжимала в своих каменных объятиях Женька и тоже плакала.
– Мам, ты опять на идише говоришь, непонятно же, – оторвалась Женька от рыдающей парочки.
– Женя, замолчи свой рот. Спать иди!
– Анечка! Анечка! – На пороге стоял зареванный Котя. В руке он держал серебряную ложечку с фамильным гербом Ланге.
– Анечка, на!
Он сунул ей ложку, обхватил за талию и горько зарыдал:
– Анечка, я тебя больше всех люблю! Не умирай, пожалуйста! Эта ложка, она все бактерии убивает! Ты ей все размешивай, пожалуйста! Может, надо ее во рту держать?
Анька хохотала и размазывала слезы по лицу.
– Котька! Я не сдохну! Буду ложку сосать, на солнце ходить. В Одессу все лечиться едут, а мы тут живем. Разберемся. Мне еще на свадьбу твою надо посмотреть. Хочу видеть, кого ты охмуришь.
Откуда не ждали
За двадцать один год супружеской жизни Фира как настоящая одесская хозяйка разработала собственный свод ритуалов и рецептов на все случаи жизни. Самым эффективным средством в любой невыносимой жизненной ситуации была трудотерапия. Тут она была совершенно согласна с мадам Гордеевой. Еще в далекие времена погрома девятьсот пятого та присоветовала ей в больнице:
– Главное – что-то делай! Хоть в жопе ковыряйся! Но делай!
Вот и сейчас, приговаривая, как заклинание, прибаутку Фердинандовны, она, всхлипывая, перемывала посуду, обдавая ее кипятком. В кастрюле рядом кипели полотенца и скатерть.
Ваня сидел с листком бумаги и писал список. У него был свой способ успокоиться – представить самое страшное и найти пути решения при всех раскладах. Но сегодня самое страшное он проговорить отказался. В списке, опережая время, выстраивалась простейшая блок-схема-алгоритм: если да – то, если нет – то.
Рядом он выводил список знакомых через знакомых, кто был бы близок к фтизиатрии. Начиная от Гордеевой, заканчивая знакомыми инженерами и их семьями.
Все, что он читал и знал о чахотке, было хаотичным и пугающим. От высокой смертности до робких успехов диетологии и солнечных ванн.
– Я не переживу второй смерти за год. Слышишь? – сказала Фира и ушла в спальню.
Утром они приехали в студенческое общежитие. Ваня зашел за вещами. Господи… Полутемный цоколь. В углу возле самой Анькиной кровати полстены в черной плесени. Анька покашливала: – Та тут раньше больше было. Но как дождь пройдет, опять все намокает и цветет.
