Увидел окрепшую фигуру, развернувшиеся плечи, твердый и колючий взгляд исподлобья… И две горькие вертикальные складки над переносицей – отзвук пережитого его мальчиком.
Марии в университете не оказалось. Сотоварищи по «стакану воды» тоже ничего не знали. Нестор так и не узнает, что, пока он получал затрещины от санитара, отец проведет собственное расследование. Перерыв его дневники, Иван разыщет причину, съездит в Херсонскую губернию к родителям Марии и оплатит все расходы на тайную перевозку, лечение и восстановление юной революционерки.
Гори-гори ясно
Нестор не просто оправится. Он постарается выжечь память о позорном увлечении. И найдет новую страсть в революционных идеях – от исследований и наблюдений перейдет в активную фазу «творца истории». Злость, обида, стыд, горе – все переплавится на черную, одержимую решительность. Его суржик и очки больше не будут казаться смешными.
Нестор понесет идею независимости не только студентам. И будет жечь, клеймить, будить, буравить взглядом. Его сиплый от частого крика голос пробирал до костей. Он станет ярым сторонником христианской морали, вызывая удушливый румянец у девиц, затесавшихся на подпольные сходки.
Он уйдет из дома и зайдет туда только через месяц – проведать мать. В папахе со шлыком и черном жупане гайдамаков.
Гайдамаки пришли к власти в октябре семнадцатого и попытались установить в городе «свiй лад». Они захватили вокзал и стали контролировать ввоз и вывоз товаров из Одессы. Порядок не устанавливался, несмотря на публичные порки нагайками спекулянтов и взяточников.
– Где твое оружие? – спросит его отец.
– Мое оружие – слово, – ухмыльнется Нестор. – Меня пуля не берет.
Гайдамаки прибойной волной заполняли Одессу и откатывались, выбитые противниками далеко в область, снова возвращались и вновь уходили. Конфликты между враждующими сторонами были вялотекущими. Больше крови и жертв приносили бандитские налеты с экспроприацией и национализацией со всех сторон.
Одна за другой в Одессу пришли австро-венгерская и франко-английская интервенция. Переговоры, союзы, альянсы, триумвираты партий, властей и армий напоминали карточные расклады. Но эти пасьянсы постоянно не сходились.
– Не бойся, – Ваня поцеловал в лоб и глаза заплаканную Фиру. – Его там берегут.
Где это там и кто именно бережет их Нестора, он сам не знал. Ни отцовская вера, ни материнские молитвы не помогли.
За год в истерзанную войной Одессу Нестор попадал от силы раз шесть, агитируя и поддерживая власть по селам Одесской области от Маяков до Балты. До дому дошел трижды. Это был предпоследний раз.
– Мам, там такие хлопцы! Они лучшие! – завшивленный, грязнючий Нестор по-детски вымакивал корочкой жижу в тарелке. Он был не солдат, а проповедник независимости. И так истово верил, что действительно заражал этой уверенностью и правильностью других. После того, как гайдамаков вытеснили из Одессы, он прибился к Украинской галицкой армии. Он пробудет вместе с основными силами с декабря девятнадцатого по апрель двадцатого в северном Балтском районе Одесской губернии.
Голод
Следом за большевиками в Одессу пришел голод. Продукты стремительно заканчивались. В мае хлеб стали выпекать из прошлогоднего гороха, а самой дешевой едой оказалась… азовская красная икра. Бочонок ее стоил дешевле двух фунтов черного хлеба. Чтобы решить вопрос с продовольствием, красные отряды стали предпринимать набеги на область и отбирать именем республики пшеницу у крестьян. Те, разумеется, надежно прятали излишки и на всякий случай прекратили всякую торговлю с городскими.
Несмотря на все сложности, Мельницкая особо не бедствовала – железная дорога и госпиталь работали в усиленном режиме, равно как и господа бандиты.
Гордеева со скудным меню боролась самым оригинальным способом. Она решила не рассчитывать на улучшения, которые сулили большевики, и заняться выращиванием сельхозпродукции. Из далекой юности в немецкой слободе она точно помнила, что лук шикарно растет на пепелище, а сожженных и разграбленных заводов что на Мельницкой, что на Балковской – бери не хочу. Она устроила тайный огород в квартале от дома. В глубине сгоревшего стеклянного завода, рискуя проткнуть ногу осколком или напороться на снаряд, они с Петькой посеяли лук. Сын, сцепив зубы, ежевечерне ходил поливать пару грядок. Гордеева, как всегда, оказалась права. Луковые перья поперли из-под земли уже через неделю. Елена грезила о салате и весенней начинке для пирога, но не учла, что натуральным хозяйством решили заняться и неизвестные соседи с Дальницкой.
Одномоментно все посевы просто исчезли.
– Не углядели, – помрачнела Фердинандовна. – Узнаю, какая скотина оборвала, – отомщу!
– Мам, похоже, это гуси – вон, смотри, дерьма сколько и луком воняет.
– Какие гуси? Ты в своем уме? Мы на Молдаванке, а не в селе!
Вечером в дверь к Гордеевой постучали испуганные граждане.
– Мадам Гордеева, спасите! У нас отравление! Гоша с Машкой отравились, дрищут и воняют как со смитника. Помогите!
Лёля покосилась на граждан:
– Чем воняют?
– Да луком, как биндюжники в обед!
Гордеева подхватила свой акушерский саквояж:
– Ну пошли к Маше, с кем она там дрищет?
– Так это… они гуси. Может, им таблетку какую?
Граждане тоже решили заняться натуральным хозяйством и выпускали в укромном месте на выгул пару чудом купленных на Привозе гусей.
Лёля подняла бровь:
– А ну-ка пойдем посмотрим!
Вандалы, обнесшие ее огород, были внезапно раскрыты. Луковый аромат стоял такой, что глаза выедало.
– Надо резать, – насупив брови, скажет она. – А то вас тоже заразят.
Дальние соседи возроптали.
– Смотрите: эпидемию холеры в городе начнете. Я сейчас же бумагу в здравотдел напишу. Обязана доложить о вопиющем факте. И трупы забираю. Надо актировать мясо – списать под отчет, чтобы, не дай бог, заразу кто не сожрал.
Фердинандовна заявилась во двор с двумя тушками.
– Ну что, у кого картоха есть? Гошу жрать будем! И лука не надо – он уже фаршированный.
Новой советской власти не удалось с налету решить продовольственную проблему продразверсткой. Тогда она по доброй робин-гудовской традиции обратила внимание на зажиточных горожан и предложила купцам и банкирам скинуться в фонд революции. Сумму назначили в пятьсот миллионов рублей.
Но пока жадные промышленники не отдавали и плакались на развал производства или рвались за границу, чекисты не гнушались и меньшими суммами. Представители новой власти могли наведаться с ночным «обыском» к относительно зажиточным соседям и изъять ценности и имущество.
В меблированные комнаты профессора Ланге тоже пришли с ревизией. По стуку сапог и грохоту по двери было понятно, что гости незваные. Дверь распахнулась – на порог квартиры с папиросой в зубах, в кожаной тужурке поверх домашнего платья и в красной косынке вышла Лидка. Через плечо в деревянной кобуре на уровне колена болтался длинноствольный маузер.
