– Сами берете в ночном с баркаса по семь копеек, за место еще гривенник, ну ладно, плюс конка до вашего Фонтана и обратно, а продаете по полтиннику, это чистой прибыли – тридцать копеек на килограмме. А я прошу всего-то уступить пять. А не уступите – прокляну, и без почина всю субботу простоите.
Торговки пугались и оправдывались перед соседками:
– Видели, какая сука глазливая. Точно цыгане в роду.
– Ванечка, посмотри, что она творит – вся в тебя! – Фира повернулась к мужу. – У Лиды табель с отличием! Ваня!
Ванечка спал прямо в кресле. И так продолжалось второй месяц подряд. Поздние приходы с работы, односложные ответы невпопад.
Иван Беззуб, великолепный семьянин, тишайший образцовый отец и блестящий инженер железной дороги внезапно стал пропадать по выходным… Фира списала это на желание заработать, но когда обнаружила в резной шкатулке слоновьей кости «наличие отсутствия» денег, стала рассматривать варианты… Первый и очевидный для любой женщины – ее Ваня завел любовницу. И, увы, она не ошиблась.
Иван Беззуб действительно внезапно и фатально встретил свою давнюю первую любовь – воздухоплавание. Все началось с газетной заметки о Сереже Уточкине… Одесский Икар рвался в небо. И сердце Ванечки чуть не выскочило из груди. Ему понадобится пара дней, чтобы все разузнать в редакции «Одесского листка», и еще полчаса, чтобы убедить Сережу в своей полезности. Одесская легенда – отчаянный яхтсмен, бесстрашный автолюбитель, неутомимый велосипедист и будущая легенда авиации Уточкин был простым и приятным. Он так горел небом, что, посмотрев на чертежи Беззуба, чуть не захлопал в ладоши. После мини-экспериментов и прототипов стало понятно – самим не справиться: семейные сбережения Беззубов пошли в фонд покупки воздушного шара. Наконец-то его неспокойный инженерный ум и страсть к усовершенствованию всего и вся нашли выход и благодарность. Беззуб ковырялся в моторе «чертопхайки» (так обозвали мотоцикл Уточкина в полицейском рапорте) и автомобиля, на которых Сереженька съезжал по Потемкинской лестнице. Небо, воздух, аэронавтика… Ванечка виновато улыбался, трепал по голове детей и сбегал в гаражи.
Февраль и март в Одессе – это тоска и безысходность. Бесконечные зависшие серость и сырость, разъедающие душу. Без солнца и снега, только холод до костей.
Фира плакала – с такой соперницей ей точно не справиться. Да и что она может? Кому она нужна, старая, двадцатичетырехлетняя женщина без образования и заработка, с тремя детьми…
– Фердинандовна, не занята? Нужен совет.
Фира с бутылочкой наливки и пирожными топталась у дверей Елены.
– Что стряслось опять? Кто на этот раз?
– Да все здоровы… Мне – плохо… Ваня, Ваня меня разлюбил…
Елена была не в духе. Тяжелая смена, пьяная драка, ревности, разборки – исколотая ножом портовая шлюха, лет шестнадцать от силы, истекла кровью в приемном отделении. Тяжелые роды, ребенок не выжил, Косько ее шлялся всю ночь невесть где, и тут эта страдалица с утра пораньше.
– Леночка, ты опытная, ты такая сильная, что мне делать? Может, я к тебе в больницу пойду сестрой медицинской работать? Ты же знаешь, я смогу.
– Разлюбил… Тоже мне горе. Венчаны? Венчаны! Детей нарожала, ну так он порядочный – прокормит. Скучно? Любовника себе заведи. Хотя в таком виде кто на тебя позарится? Неаппетитно выглядишь. Платью этому сколько лет? Ты, когда замуж шла, вот так платком голову сикось-накось обвязывала? А руки в муке об подол вытирала? Ты знаешь, я понимаю Ванечку.
Фира окаменела. Она отставила так и не выпитую рюмку.
– Спасибо. Утешила.
Когда захлопнулась дверь, Елена медленно прокатала по рту наливку, наслаждаясь тягучим обжигающим вкусом, и взяла пирожное.
– Да пожалуйста. С жиру бесишься, девонька.
Она съест все сладости и пальцем вымакает сахарную присыпку с тарелки. Четвертый месяц беременности Елены не заметил никто во дворе – ее шикарная грудь налилась быстрее живота.
Нюся поила Фиру обжигающе горячим чаем с ложкой коньяка и янтарным абрикосовым вареньем с «бубочками». Прошлым летом Нестор и Лида наперегонки били молоточком абрикосовые косточки и пальцы, чтобы начистить ядрышек для этого лакомства. Фира облизала ложку – в этом году она сварит такое же. А Нюся поправляла ей выпавшую черную прядь.
– Ну ты что, дурочка. Радуйся, что не пьет, как Гедаля, тебя содержит, детей содержит, слова поперек не скажет. Пусть играется. Запомни – пока у него есть эти железяки, ему другие бабы не нужны.
– Так и я не нужна больше! – разревелась Фира.
– А ты книжки почитай какие-то. Когда последний роман читала?
– В Никополе еще, – опешила Фира.
– Ну вот и читай! Что он там делает – механизмы? Велосипед себе попроси! Очень модно.
– Да какой велосипед! Я ж упаду!
– А ты попробуй! Ты ж как ребенок – невысоко лететь. Это я костей не соберу. И вообще, чего дома сидишь? Детки уже ходят сами. В театр сходи, в кафе с Ривкой, к морю съезди.
– Да холодно же!
– Так не сейчас! Дура ты, мадам Беззуб! Себя полюби, и остальные полюбят.
Страшная месть
– Мне надо велосипед!
– Иринушка, ты Нестору хочешь?
– Нет – себе! Дамский!
Ваня так хохотал, что разбудил Анечку.
– Ира, да ты что? Ты – на велосипеде?
– Ну на авто ты пока не заработал, – оскорбилась Ира. – Можешь готовый купить, можешь сам собрать, если на меня времени хватит.
Ваня обнял ее:
– У, глупая какая! Будет тебе велосипед. А ты правда на него сядешь?
– Да уж невелика наука, если мальчишки могут.
– Ах ты ж моя суфражисточка! – Он чмокнул ее в лоб.
– И это все? – Фира уставилась на Ваню. Где тот его взгляд с Никопольской пристани, когда в мире не существовало никого, кроме нее. Ваня потянется и подхватит Фиру на руки. А на следующий день во двор на Мельницкой закатится шикарный женский велосипед с корзинкой, полной фиалок.
Клятый характер не утихомирят даже трое детей. Фира начнет тренировки в сквере и у дачи Дашковского. Разбитые коленки, порванные чулки, вымазанные в грязи юбки и хохочущие мальчишки со всей балки. Через две недели она, смеясь, амазонкой залетит во двор, разогнавшись и задрав ноги над педалями, сшибая шляпкой белье и цвет на дворовой абрикосе. Она покорит не только велосипед, но и мужа, и не только своего.
Ванечка Беззуб не знал о загадочной черной кошке, пробежавшей между лучшими подругами, поэтому перехватил в арке упирающуюся Елену и притащил домой.
– Фира вторые сутки страдает. Стесняется тебя звать. Помоги, а? Опять она головой мучается.
– Голова – не жопа! Завяжи и лежи! – выдала Елена Фердинандовна свою любимую прибаутку. В свои сорок с походом она оставалась лучшей акушеркой и грозой Молдаванки, несмотря на уже сильно заметную беременность.
