Беззуб ворочался по ночам – с каждой новостью о новом взрыве он думал о том, что если бы тогда в декабре пошел в участок, то, возможно, не было бы ни новых взрывов, ни жертв. Но за стеной спали Лида и Нестор, а в колыбельке рядом с ними сопела Анюта. Их бы не пощадили… Он продолжал до изнеможения просчитывать и прокручивать варианты решения, как будто время можно было отмотать назад.
Ваня будет маяться долгих четыре месяца, пока в апреле группу бомбистов не ликвидируют. Во время облавы Тарло ранят трижды и отвезут в тюремный госпиталь. В сентябре по приговору Одесского военно-полевого суда его расстреляют. На казнь Левушку вынесут на носилках, Семе шепнут, что казнили уже мертвого. А труп закопали прямо во дворе тюрьмы.
Ваня вздохнет с облегчением, но бомбы в Одессе будут продолжать рваться долгие двенадцать лет.
Родная кровь
– Кому война – кому мать родна! – мурлыкала Голомбиевская, наблюдая, как через двор идет к себе внезапно похорошевшая Елена Фердинандовна, а за ней – на полшага сзади – ее новый фаворит.
Третий официальный мужчина мадам Гордеевой – Иван Косько был неприлично хорош собой: смуглый, черноглазый и кудрявый. И даже разболтанная моряцкая походочка с чуть заметной хромотой только добавляли пикантности и шарма.
Он божился, что отец его – белорус, приехал в Одессу на заработки, а мать – гречанка, и что оба померли от чумы. А сам он – списанный из-за ранений в русско-японскую моряк. Злые языки поговаривали, что он не совсем Косько, и точно не Иван, а, судя по роже, то ли беглый румынский каторжанин, то ли обычный еврейский контрабандист, которого подстрелили в портовых разборках или очередных налетах, и пока Гордеева залечивала его раны, он пролечил ей мозги. Как бы там ни было, Косько под девизом «слабоумие и отвага» вообще не боялся Елены, фамильярно называя ее при всех Лёлей. С его легкой руки Лёля приклеится к Фердинандовне навсегда, правда, называть ее так будут только за глаза.
Елена догнала идущую с колясочкой Фиру.
– На пару слов, – смущенно буркнула она. – Ты одна правду скажешь.
Фира остановилась и с интересом снизу вверх посмотрела на нее.
Гордеева наклонила голову:
– Я сильно старая?
– Для чего?
– Для него! – фыркнула Елена. – А то ты не понимаешь!
– Ну что ты… – Фира от такой откровенности растерялась.
– Я уже – сухофрукт против него. Шутка ли – мужик на десять лет моложе!
– Ты? Ты у меня совета спрашиваешь? – Фира критически осмотрела Гордееву. Красивая крупная баба со сбитым тугим телом, крутыми боками и румянцем во всю щеку. Она была не сгустком, а цельным мощным куском энергии.
– Ты… ты… как сахарная голова! Кристалл. Ни убавить, ни прибавить. Да ты любую за пояс заткнешь! У тебя фигура, и лицо, и грудь. Какая разница вообще, если ты его любишь?
– Вот это самое страшное… – Елена помолчала и почти беззвучно выдохнула: —…что люблю.
Фира сжала ее руку:
– Я так рада! Поздравляю!
Гордеева уже пришла в себя, выдернула ладонь и демонстративно обтерла об платье:
– Довольно уже сантиментов. Иди куда шла, подруга.
Фира сходит на рынок, вернется, выкупает и уложит спать Анечку и спустится во двор с тазом свежей стирки.
– Кеца-але!!!! – Дремлющий после обеда Гедаля чуть не свалился со стула от такой внезапной фамильярности.
– Кецале! – вопил тощий еврейский паренек в пижонском твидовом костюме и шляпе «хомбург».
Он промчался мимо Гедали, бросив возле колонки рыжий кожаный чемодан, и схватил за талию Фиру. Она от неожиданности уронила в дворовую пыль белоснежную простыню с тонким кружевом и монограммой и заверещала на весь двор: – Йоська!!! Йосичка!!!!
– Ой, мне все равно до их забобонов. – Младший брат Фиры Йоська прихлебывал чай с пирожками. – Прямо такая тайна! Еле узнал ваш – твой адрес у Беззубов! Фирка, ты что, умеешь готовить? Сама? От так новости! А в Никополе у нас весело! Дедушка Иван стал совсем мишигинер со своим пьянством, стреляет по соседям, если вдоль его забора ходят. И всю прислугу заставляет петь – как заголосили бабы вечером, значит, опять перебрал. Зато твой свекор, дай ему Бог здоровьичка, с нашим папой крутят такую коммерцию – не поверишь! Мы теперь богатые люди. Полгорода под нами! Зерно, ткани, свой пошив, лавки… Бакалею на проспекте помнишь? Там еще Макс был рыжий? Прогорели. Теперь у нас работает. Женился в том году на твоей Розе. Боже, как он ее боится! Мы со смеху помираем с этой пары. Детей у них нет пока. Роза Макса гоняет, что это потому, что он ее мало любит. Мы только не поняли: мало – это редко или недолго.
– Йосик, – Фира махнула на него полотенцем, – никак не привыкну, что ты вырос уже. Ну что ты несешь! Лучше скажи, как дома?
– А что дома? Бетя уже на выданье. Она стала такая жирная! Ты не поверишь! Ничего, кроме шоколада и марципанов, есть не хочет. Все равно замуж пойдет. Самая завидная невеста. Тереза и Софа в гимназии учатся. С нашими доходами и место нашлось, и гувернантка. Бронечка совсем старая стала. Мы только с ней тебя вспоминали. Помнишь ее «а-ди-ёт!»? До сих пор меня так называет: – Адиёт! Ехай в Одессу – найди Фиру, целуй за меня.
Так что давай башку – тебе от Брони поцелуйчики.
– А мама? Как мама?
– Мама… год назад ушла…
– Куда ушла?
– Туда… Умерла. Она первый год каждый день на пристань ходила – пароходы из Одессы встречать. Потом перестала. Сидела у тебя в комнате постоянно. Они с Броней после того, что ты уехала, не разговаривали вообще. Мама так ее и не простила, считала, что тебя в рабство продали.
Йоська упал своей напомаженной башкой Фире в колени.
– Как ты, в рабстве-то?
– Хорошо. Живу. Без курсов. Права была Броня. Вон трое уже.
– А еще хочешь?
Фира хихикнула:
– Как Бог даст – все равно. Знаешь, они как-то после трех самоорганизуются. Или я уже всё поняла… Йоська, Йосичка, какое счастье, что ты нашелся! Ты здесь по делам или как?
– Я здесь – в университет! – Йоська подбоченился и достал пачку ассигнаций. – Могу позволить. Так что где тут самый модный кафешантан? Гуляем, сестра моя воскресшая! Надо ж кому-то в семье медицинские курсы окончить.
– А это кто? – Сема Вайнштейн, как собака, повел носом: – Что за гость такой знатный у вас?
Фира подбоченилась:
– Это мой…
С галереи гаркнул Ваня:
– Это мой брат! Кто тронет – застрелю, как собаку!
– Такой нарядный юноша на нашем хуторе! Очень отважно! Беззуб, я тебя услышал. Какие вы, однако, разные получились, – Сема улыбнулся. – Та я только хотел предложить в карты сыграть! Ну нет, так нет!
