– Он прав, Крысенок. В моих силах сейчас только увести подальше отсюда всех этих ребят.
– Мы, это, тоже решили уйти из Сорок Восьмого. – В беседу вклинился Рауфус. – Здесь нам все равно ждать нечего. И еды мало, и холодно так, что даже костры не спасают.
– А ты пойдешь с нами, Ведьма? – Гёйлам усадил Хайде на плечи. – Пойдем. Мы уже к тебе привыкли.
Эйви кинула беглый взгляд на Додо, который с надеждой смотрел на нее, а потом тихо спросила:
– Мистер Дьяре, а что с Полуночью? Кто теперь ей помешает?
– Она уедет в город Верхних через несколько недель. За это время она не должна навредить многим…
– Но к-к-кому-то она все-таки успеет навредить, – мрачно подытожил Тюльп. – П-пойдем, Эйвер. Нам еще объяснять ей, куда мы запропастились.
Эйверин замолчала, холодок зашевелился в ее груди. Что-то изменилось в Тюльпинсе. Если раньше его глаза казались просто бледными, то сейчас они были пустыми, остекленевшими. Словно глаза кукол, которыми заваливал ее дядя Чичу. Меж бровей и у уголков рта парня залегли крупные складки. Тюльп потух, и с этим нужно было что-то делать.
– Крысенок, я не могу тебя просить, но там твой отец. Ты можешь попытаться на него повлиять. Это единственное, что вы можете сделать.
– Стойте, ну пожалуйста, стойте! – Додо с отчаянием схватил Эйверин за руку. – Ну нельзя же так, правда?! Почему Эйви должна к ней возвращаться? Пусть она с нами идет, пожалуйста, мистер Дьяре!
– Додо, – колдун погладил мальчишку по макушке, – это ее выбор. Если она захочет уйти с нами прямо сейчас, она уйдет.
Додо обиженно насупился и исподлобья взглянул на Тюльпинса.
– Хоть бы сказал, что сам справишься! Чего ты молчишь, а?!
– Я? – Тюльп криво улыбнулся. – Я н-ни с чем сам не справлюсь. Мне н-н-нужна ее помощь.
Додо с вызовом шагнул вперед, готовясь броситься в бой. Но Чин подошел к мальчишке и опустил руку ему на плечо, призывая к порядку.
– Додо. – Эйверин подошла к мальчику и за руку потянула его в сторону, за груду камней, туда, где их никто не увидит. Ей было мучительно больно смотреть в его огромные глаза. Но она знала, что не простит себя, если поступит иначе.
– Пойдем, Эйви. – Губы Додо задрожали. – Пожалуйста.
– Как только все закончится, – Эйверин сглотнула, – я обязательно приеду в Шестой. Я обещаю. А пока… пока нельзя по-другому, понимаешь?
Эйви обняла Додо и зарылась носом в мокрые волосы. Удивительно, но от него все еще пахло цветами, землей, пахло самым прекрасным солнечным днем.
– А я буду тебя ждать, ладно? – Додо шмыгнул носом. – И помни, пожалуйста, что я просил тебя забыть, ну не забывать, а… В общем, что я тебя…
Эйверин так покраснела, что ей хотелось спрятать лицо. Она едва слышно пискнула:
– Я помню, Додо.
Эйви подумала, что надо бы сказать что-то подобное в ответ, но такого она не говорила даже маме с папой. Слишком это громкие слова, слишком сильные. Если их сказать, то все переменится.
Но Додо и так знал, Додо и так все чувствовал, а потому он тепло улыбнулся и прижал ладонь Эйверин к своей щеке.
– Мы еще точно встретимся, Эйви. Я чувствую. Вот… вот тут у меня горячо. – Мальчишка ткнул себя в грудь. – Поэтому даже не чувствую, а знаю.
Девочка кивнула, и они вернулись обратно к остальным. Прощание вышло довольно мокрым: мало того что все еще не обсохли после вынужденного купания в озере, так еще Хайде ревел навзрыд, чувствуя общее волнение. Даже огромный Рауфус пустил слезу. Все обнимали Эйверин, давали ей напутствия, просили посылать открытки. А Тюльпинс стоял в стороне, недвижимый и безучастный ко всему.
Когда Тюльп и Эйверин выбрались из прохода на морозный воздух, над Сорок Восьмым уже сгущались сумерки. Они спустились к стене, не говоря друг другу ни слова, и в такой же тишине прошли весь Нижний город.
Но когда перед ними распахнулись ворота и свет фонарей ударил в глаза, с неба с новой силой повалили невесомые снежинки. Одна, вторая, третья, а за ними – целый шквал пушистых хлопьев. Они плавно кружили вокруг Тюльпа и Эйви, обволакивая их, подобно теплому пледу. Эйверин остановилась. Она открыла рот, высунув язык, и закрыла глаза.
– Ты простудишься, – тихо сказал Тюльп.
Эйви схватила его за руку, подтащила к себе и скомандовала:
– Открывай рот!
– Мне не хочется. П-п-пойдем. Уже п-п-поздно, да и холодно. Мы замерзли.
– Рот открывай. – Эйверин нажала большим пальцем на подбородок Тюльпинса. – Вот так, ага. Теперь запрокидывай голову. Ну? Хорошо?
Тюльпинс помолчал пару минут, а потом тихо сказал:
– Хорошо.
– Я знаю, тебе нравится жить. – Эйви опустила голову. – Сейчас тут очень красиво, правда? Этот снег… Он как будто специально для тебя. Он не похож на мертвый снег из гор. Такой пушистенький. – Эйверин нагнулась, зачерпнула холодный пух и подула, чтобы он угодил прямо Тюльпу в лицо. – Как шерстка Крикуна. Отличный снег. Совсем новый. Чтобы начать что-то по-новому. По-новому думать, по-новому жить.
Тюльпинс выплюнул снег изо рта и слабо улыбнулся.
– Может, не нужно жить для чего-то большого, Тюльп? Можно ведь и для такого вот. Совсем маленького, но волшебного. Правда? – Эйверин поймала снежинку на ладонь, и та быстро растаяла.
Тюльпинс неопределенно пожал плечами и проворно облизал губы.
– Идем. На самом деле у меня жутко болит рука. – Парень хохотнул. – А я не жалуюсь, заметила?
– Еще минуточку! – Эйверин отступила на шаг, а потом толкнула Тюльпинса в сугроб и сама увалилась следом. – За шиворотом немного щекочется, а в целом прямо замечательно, да? Эй, ты спишь там, что ли? Ты думал, что мы скажем Полуночи?
– К-конечно. – Тюльпинс слегка пошевелился, но лицо его в свете фонарей казалось таким пугающе бледным, что Эйверин тут же принялась поднимать его на ноги. Отряхнувшись от снега здоровой рукой, парень продолжил: – Скажем, что на нас напали ребята Рауфуса. Их ведь все боятся. А мистер Гиз отправил нас как раз в Нижний город… – Тюльп замолчал, внимательно глядя на Эйверин. От такого холодного и проницательного взгляда ей стало не по себе.
– Что? – спросила она, нахмурив брови.
– Т-ты думаешь, что твой отец делает это не по своей воле? – Парень тяжело вздохнул, подбирая слова.
Кровь прилила к щекам Эйви, зубы со скрежетом сжались. Конечно, он околдован. Совершенно точно околдован.
Эйверин гневно откинула волосы на спину и зашагала в сторону особняка Полуночи, пиная сугробы. И почему отцовские сапоги показались ей сейчас не такими удобными, как прежде?
Возле особняка Полуночи суетились слуги: гостей, прибывающих на бал, ожидали уже с завтрашнего дня. И только мистер Элнеби, еще более уставший и вымотанный, спокойно стоял у ворот и всматривался в даль. Когда он заметил Тюльпинса и Эйверин, его бледное лицо побагровело. Он кинулся к ним, как борзая собака, завидевшая дичь: вот-вот настигнет и порвет на кусочки.
