* * *
Сидя в своем кресле, Анна рассеянно вертела заколку в руках. Обычная девчачья заколка-невидимка с единорогом. Чуть облезла на краях – наверное, любимая и оттого долго носимая. Детям – не только мертвым, но и живым – так нужно что-то свое, привычное, хорошо знакомое, что идет с ними через месяцы и годы, что растет вместе с ними, взрослеет вместе с ними. Игрушка, одежда – или вот, как сейчас, обычная заколка. С заколками даже проще – они совершенно незаметны, и поэтому их можно всегда держать при себе. На себе. Надо будет вернуть заколку Василине…
Настоящей, живой Василине.
Но кто же тогда обитает тут, среди ее детей? Что за чудовище, прикинувшееся ребенком – и проколовшееся на одном-единственном, но неизменном правиле: мертвые дети не умеют врать?
– Ты кто? – подошла Анна к «Василине».
Существо, прячущееся под маской девочки, отхаркнуло кучку песка, старательно разгладило ее ладонью и написало:
ВАСNЛИNА.
* * *
Анна вновь пришла к этому дому спустя три дня. Дети на площадке с удивлением разглядывали странную женщину с воздушным шариком. Анна улыбнулась им как можно добрее. Дети замерли, а потом синхронно повернулись к своим игрушкам. И хорошо, что отвернулись, иначе бы они увидели, как нить от шарика в руках Анны вытянулась до восьмого этажа.
– Да, я вижу ее комнату, – донесся сверху тихий голосок Джонбенет Рэмси.
Для всех она была шариком нежно-лилового цвета. И только Анна видела вместо шарика шестилетнего ангелочка из Атланты, самую красивую девочку Америки девяностых, убитую при не выясненных до сих пор обстоятельствах.
– Расскажи, что там, – попросила Анна.
– Кроватка. Розовая, с балдахином. Кружевным. У меня тоже такой был. Три подушки, коврик. Как будто чья-то шкурка. Куклы. Их много, очень много – раз, два, три, четыре, пять… еще раз, два, три, четыре, пять.
Джонбенет умела считать только до пяти. Как Анна ни билась, но девочка упорно продолжала считать только до пяти. Словно цепляясь за это. Словно это было последнее, что связывало ее с прошлым. С жизнью.
– …еще раз, два, три, четыре, пять. Их описывать?
– Нет, – сказала Анна, глядя на листок с зарисовками, которые сделал Коля по рассказам Василины. – Там есть еще что-нибудь?
– Там много всего, – ответила Джонбенет. – Шкаф, стол, стул, лампа. Обои. Пони.
– Где пони? – не поняла Анна.
– На обоях пони, – пояснила Джонбенет. – Нарисованы. Милые пони. У меня тоже такие. Были.
Анна снова посмотрела на листочек. Там были схематично набросаны очертания лошадей. Наверное, именно так Коля понял объяснения «Василины» про пони на стенах. А может, и нет. Может, это были другие лошади.
– Что еще? – спросила Анна.
– Вы кого-то ищете? – От вкрадчивого голоса за спиной она вздрогнула.
– Что? – Анна обернулась, поспешно сматывая ниточку шарика.
– Ищете кого-то? – повторила аккуратная старушка лет восьмидесяти. В руках она держала полиэтиленовый пакет, из которого выглядывала кошачья голова с любопытным взглядом.
– Мяу, – сказала голова при виде Анны.
– Мяу, – ответила она ей.
Старушка наблюдала за этим обменом новостями спокойно, словно каждый день была свидетелем разговоров человека с котом.
– Васенька, ты только не говори ей, где у меня «похоронные» лежат, – сказала она и утрамбовала голову кота поглубже в пакет.
– Да он вообще-то и не об этом, – рассеянно сказала Анна.
Вася действительно и не думал говорить о «похоронных». «Тут у нас какая-то срань господня творится, мать», – успел сказать он. «Да у нас тоже», – ответила она ему.
– Так вы ищете кого? – повторила старушка.
Вася в пакете ворчал и ворочался.
– Да я тут… – Анна растерялась. – Мне сказали, тут девочка живет, которая в рекламе снимается. Ну я и…
– А! Вот оно что! – Старушка смерила ее взглядом. – Я так и поняла, что вы из этих… из творческих. Правда, они в основном на машинах сюда подъезжали. Но, видимо, совсем дела плохо в вашем бизнесе пошли… Да, есть такая, на восьмом живет.
– Спасибо, – кивнула Анна, делая вид, что эта информация ей в новинку.
– Только вот что, – старушка пододвинулась к ней поближе и взяла за рукав: – Ты это, дорогуша, охолони немножко, дай девочке с родителями в себя прийти. Я понимаю – работа лечит, как говорится, возвращение в нормальную привычную жизнь… Но дайте пару недель передохнуть ребенку, а то и месяцок. Никуда ваша реклама не денется.
– А что случилось? – не поняла Анна.
– Да трындец тут случился! – заорал из пакета кот. – Мне до сих пор страшно ходить на помойку.
– Мяу-мяу-мяу, – услышала старушка и похлопала по пакету:
– Тише, Васенька. А вы садитесь, я вам расскажу – тут такое было!
Анна послушно присела на лавочку. Старушка примостилась рядом:
– В общем, семья вроде ничего так. Дочурку любят, всюду с ней ходят – ни на минуту не отпускают. Правда, и с детьми играть не дают, но то и понятно: платьица у нее всегда новые, красивые, в той же песочнице раз плюнуть испортить можно… Девчурка хорошая: вежливая, тихая, послушная. Слова поперек не скажет. Да и доверчивая слишком. Вот и похитили ее твари какие-то. Полиция приезжала. С собаками. Неделю искали – по всем столбам объявления с фотографиями развешали. Вот ведь где пригодились фотокарточки-то.
Кот ворчал в пакете, комментируя рассказ хозяйки со своей точки зрения. Если вычесть возмущение по поводу собак, которые пришли, натоптали, навоняли и обоссали его любимые кусты, то его рассказ совпадал в общих чертах с историей его хозяйки. Вот только лишь в общих чертах…
– Нашли ее через неделю. Живой, – зачем-то добавила старушка. – Смерть, какая худющая! Одни глаза и остались. Еле-еле узнали – и то только родители. По каким-то там родинкам на попе. А кто, кроме них, ее попу-то видел? В детский сад она не ходила, даже в больничке детской ее не видали… Да я сама ее не признала! Подумала – а чего это они с какой-то другой девчонкой гуляют? Племянница, что ли?
– А может, и правда племянница? – вяло пробормотала Анна, прислушиваясь к ворчанию кота.
– Да какая племянница! – всплеснула руками старушка. – Да дочка же! Вернулась! Они так плакали от радости! Чуть с ума не сошли! Она, истинно она! Натерпелась, бедная, сколько. Немудрено с лица-то спасть…
«Запах, – шипел кот из пакета. – Чужой запах. Чужой запах в нашем дворе».
* * *
Дети встретили ее молча, сбившись в кучу, настороженно глядя исподлобья, – точь-в-точь маленькие зверьки. Собственно, они и были такими зверьками – жестоко вырванные из своего мира призраки, так и не попавшие в мир призраков – и вынужденные теперь пребывать где-то на границе.
