Сколько ей лет? На вид двадцать, а это означает, что, скорее всего, далеко за тридцать. Перекроенный нос, неестественно пухлые губы, скулы, как у Марлен Дитрих. Дочь была совершенно не похожа на нее. И никогда уже не станет похожа, подумалось Анне.
Отец Василины тоже был картинкой из модного журнала – подкачанные скулы, уколы ботокса. Кажется, даже пересажены волосы. Он сидел на диване в гостиной, небрежно закинув ногу на ногу и покуривая дорогую сигару. На коленях лежала газета с котировками акций. За прошлую неделю, заметила Анна, бегло бросив взгляд на дату.
Да, они пытались произвести впечатление – всеми силами пытались произвести впечатление богатой, аристократичной и в высшей степени утонченной семьи. А еще – любящей. Иначе зачем бы на стенах висело столько фотографий Василины – сделанных, по всей видимости, перед самой смертью. И ни на одной из них не было черной ленточки.
– Мы так рады, что вы решили написать статью о нашей девочке, – щебетала мать, разливая по чашкам чай и насыпая в вазочку печенье. В воздухе запахло мокрым дубом, мятой и жженой резиной.
– Не только о вашей, – поправила Анна. Врать – так уж до конца: – Я в принципе пишу о…
– Но вы же сказали, что наша девочка будет в самом верху списка, – перебила ее мать.
– Разумеется, но это же не значит, что вся статья будет о ней.
– Жаль, – огорчилась мать. – А можно как-нибудь эксклюзивную, целиком?
Анна пожала плечами:
– Надо спросить у редактора.
Повисла гнетущая тишина. Пытаясь найти ниточку, чтобы продолжить разговор, Анна отхлебнула немного чая.
– Какой интересный букет, – вежливо сказала она.
Вкуса чая она, конечно, не почувствовала, как не чувствовала температуры, да и запаха тоже. Она видела запахи. Она видела эти мокрый дуб, листок мяты и щепотку жженой резины.
Чай стал катализатором для пятиминутного щебетания о том, как сложно было его везти из самого Китая, что это почти контрабанда, за которую по китайским законам полагается расстрел. Отец вежливо скалился, продолжая держать на коленях нечитаную газету, а в побелевших от напряжения пальцах – потухшую сигару.
– Но что это я? – вдруг спохватилась мать. – Мы совсем забыли про Василину!
Анна молча кивнула.
– Вы бы, наверное, хотели что-то у нее спросить?
Анна сделала скорбное лицо:
– Конечно, но…
– Так я ее сейчас позову, – сказала мать.
Анна поперхнулась чаем. Струйки дорогого контрабандного продукта потекли через нос, размывая тщательно наложенный грим.
– Василина! Деточка, иди сюда!
Тишина. Ни звука, ни движения.
Анна с жалостью взглянула на мать. Она знала о таком. Родители не могут примириться со смертью ребенка. Им кажется, что он жив, только ненадолго вышел – в школу, погулять, просто играет в другой комнате. Они готовят для него завтрак, покупают новую одежду и строят планы на его будущее. Все, как всегда, как обычно, как годы до этого. С одной лишь разницей – что ребенка больше нет.
– Василина! – гаркнул отец так, что брякнула крышка на фарфоровом чайничке. – Иди сюда, я сказал!
И она пришла.
Худенькая девочка с длинными светлыми волосами и большими серо-голубыми глазами. Она была старательно накрашена и завита. Одета в одно из лучших платьев – кружевное с высоким воротничком, от чего казалось, будто ее голова лежит на блюдце, – маленькая инфанта с портрета Веласкеса.
– Василиночка, садись за стол, – нежно проворковала мать.
Василина перевела на нее пустой, ничего не выражающий взгляд.
– Садись, садись, – мать подошла и нежно погладила ее по голове, стараясь не испортить прическу.
Девочка села. Перед ней поставили чашку с чаем, однако вазочку с печеньем отодвинули подальше. В глазах у девочки мелькнули обида, разочарование и голодный огонек.
– Вы знаете, – снова защебетала мать. – Вчера был кастинг, и Василиночку будут снимать в рекламном ролике. Она будет рекламировать йогурты. Если все пройдет удачно, то для ее героини напишут еще несколько серий. Но теперь надо держать себя в форме. Сами понимаете, жирная девочка не может рекламировать йогурты. А Василиночка у нас пока еще жирновата.
Анна перевела взгляд на девочку, которая пожирала глазами печенье. В уголках ее губ скопилась голодная слюна. Даже отсюда Анна слышала урчание в ее животе.
– Это ведь так сложно, – сказала мать. – Так утомительно. Настоящая работа. Все эти съемки, кастинги, фотосессии, портфолио. А внешний вид? Представляете, сколько возни с внешним видом? Волосы, кожа, зубы. Чтобы ни диатеза, ни кариеса. Упаси бог от ветрянки – это ж потом ходить в зеленке, как леопард. А сколько у нас кошек во дворе! Не дай бог подхватить стригучий лишай! А бабульки с внучатами на детской площадке? Так и норовят угостить какой-нибудь сладостью! А это же жир, жир, жир! На ляжках, на жопе, на лице.
Она ущипнула Василину за то, что считала щекой. На самом деле – впалую кожу, обтягивающую челюсти. Девочка поморщилась от боли, но промолчала. Вазочка с печеньем словно гипнотизировала ее.
Анна просидела у них еще час. Ее набивали информацией – как мешок набивают сеном. Пустой, ни к чему не ведущей информацией.
«Знаете, как сложно пройти кастинг? Знаете, как мы готовимся к фотосессиям? А вот был случай, когда Василину слегка придушил удав. А еще у нее как-то выпал молочный зуб прямо перед сессией – пришлось приклеить суперклеем… Она у меня спрашивает – мама, что такое птичье молоко, – неужели птичек доят, как корову? Почему тогда оно такими коричневыми кубиками? Представляете, как смешно? А ирис «Кис-кис» – она думает, что так кота зовут: Ирис-Кис-Кис! Смешно же, правда?..»
Бред, бред, потоки бреда. Мать Василины напомнила Анне птицу в разгар брачного сезона. Того же голубя, который самозабвенно курлыкает, словно сам с собой, упоенный своей песней, очарованный собственной красотой. Отец продолжал сидеть монументальным изваянием, напряженно следя за супругой. Девочка смотрела на печенье и жевала пустыми челюстями.
Уходя, Анна попрощалась с ней, но Василина ничего не ответила, лишь мельком бросила краткий взгляд мутных голубых глаз. Анна погладила ее по голове – девочка снова не отреагировала. Одна из заколок расстегнулась под ее ладонью – и Анна почему-то машинально спрятала ее в кулак. А потом, в лифте, – в карман.
Выйдя из подъезда, Анна вдохнула свежий теплый воздух. Ей казалось, что она вырвалась из липкого мутного морока. Морока, который, как зловонная жижа, как плотная паутина, облепил ту богато обставленную квартиру на восьмом этаже новенького дома. Анна присела на скамейку.
Василина была жива – это ясно как божий день. Но кто же та девочка, которая представилась Василиной? Почему она так сделала, зачем? Даже если на минутку представить, что это совпадение – удивительное, странное, непостижимое совпадение в столь редком имени, то как объяснить все эти рисунки – стилизованные изображения фотографий, камер, софитов. Особенно учитывая похожесть девочек. Словно та «Василина» – тот призрак мертвой девочки, который обитает сейчас на восьмом этаже Общаги, хочет украсть личность этой Василины – маленькой, молчаливой, беззащитной. И поэтому врет – отчаянно врет, прикидываясь ею. Но это невозможно – мертвые дети не могут врать. Только тот, кто умер взрослым, может придумывать, лгать, наводить тень на плетень. Мертвые дети чисты, как венецианское стекло. Они просто не умеют врать.
