Через год папа стал меньше меня. Потом его положили в больницу со спиной. Ему вставили в позвоночник стальные штыри. Некоторые люди с возрастом начинают ломаться. Он как раз поссорился с женой, и ему некуда было идти. Впрочем, он не мог ходить. Он мог только лежать и немножко сидеть, пока не заживёт. Я забрал его домой, положил на кровать и покормил.
Вечером он сказал:
– Мои ноги плохо пахнут. Помой мне ноги.
Я понял, что когда не можешь ходить, тяжело мыться.
Я набрал воды в тазик и помыл папе ноги. Ему это очень понравилось.
– Молодец, сын, – похвалил он. – Знаешь, что говорил прадед?
– Что?
– Сын должен мыть отцу ноги, а потом выпивать эту воду.
Воду я пить не стал.
Кстати, я больше не расту. Может быть, начинаю уменьшаться.
Мушкетёры
В детстве я бредил мушкетёрами.
Однажды меня отправили в гости к папе, в Кишинёв.
У папы были бобины – предшественники кассет – и некое чудовищное записывающее устройство. Мы решили записать мюзикл собственного сочинения. Про мушкетёров.
Папа коллекционировал музыку на всех носителях. Сначала пластинки, потом бобины-кассеты-диски. Я застал эпоху бобин. Мне было, наверное, лет шесть. Папа показал мне бобину с записью скандала, устроенного моей прабабкой Рахиль Самойловной и дядей Мишей.
Из устройства раздалось какое-то рычание и звук ударов.
– Блеааа! – вопил Миша. – Уйди, или я себя убью!
– Я больше не могу! – кричала Рахиль Самойловна. – Будь ты проклят!
Миша остался жив.
Я был поражён до глубины души. Утром в автобусе я сочинил строчку первой песни будущего мюзикла про мушкетёров. Я потянул папу за рукав и спел ему:
– Мы сегодня рано встали!
– Кто это? – спросил папа.
– Это гасконцы! Они едут в Париж. Очень рано встали и скачут на конях.
– Что – всем колхозом?
– Нет, втроём.
– А дальше?
– Ну ты тоже должен придумывать.
– Я музыку придумаю. Тарарира… Турирара… Мы сегодня! Рано встали! Хм…
– Раньше, чем встаёт петух! – придумал я продолжение.
До сих пор я не писал никаких стихов, а, тем более, текстов песен, и столкнулся с проблемой: надо было найти осмысленную рифму к слову петух. «Мух-пух-плюх-старух».
Мне не нравилось.
– Папа, а свиньи тоже рано встают? – спросил я.
Я говорил довольно громко, так что несколько человек с недоуменной тревогой обернулись на меня.
– Ээээ… Не знаю. Наверное, тоже. Их будят петухи.
– Тогда так:
Мы сегодня рано встали,
Раньше, чем встаёт свинья!
Даже кушать мы не стали —
Джассо, Дикаро и я!
Папа слегка прифигел.
– Чего? Это кто?
– Это гасконцы. Их так зовут: Джассо, Дикаро и я. Они рано встали и скачут.
– А почему не жрамши?
– Чтобы пораньше отправиться в Париж и стать мушкетёрами.
– А кто такой «я»?
– «Я» – это д’Артаньян. Он первый прискакал.
Мы стали распевать на весь автобус. Папа даже замахнулся на второй куплет:
– Почему идём так скоро?
– На приём у короля! – объяснил я.
– Чтоб приняться в мушкетёры, ни минуты не медля́, – закончил папа.
Сюжет быстро развивался. Глашатай сообщал, что король не стал принимать гасконцев – «мушкетёров из села он вообще не принимает», – потому что собирался в поездку к китайскому императору. «Он едет есть хлеб-соль». Становитесь, мол, как все, в очередь к де Тревилю.
Наутро мы стали писать мюзикл. Это было в старом домике на Пушкина, 15. Дом стоял в центре современного Кишинёва. Свернёшь в переулок у магазина «Штиинца» – а там наш дом. Можно сказать, дворянская усадьба. На холме, с двориком, садом и верандой.
В гости пришёл дядя Миша – тот самый, который через много лет сбежит из Израиля в Москву и будет комментировать ЖЖ поэта и литературного деятеля Дмитрия Кузьмина на предмет несоответствия актуальной поэзии уровню Бодлера. И мы с женой будем жить около полугода через стену с ним и его быстро меняющимися любовниками, потому что по Бодлеру и Рембо у дяди всё…
Миша играл гвардейцев кардинала. Почему-то они нагло пировали прямо у дома де Тревиля, а коварный кардинал разливал вино. Увидев д’Артаньяна, они кричали:
– Блеааа! Будь ты проклят, проклятый!
Я не знаю, почему была такая тавтология, но именно так они кричали в Мишином исполнении.
Д’Артаньян вызвал на дуэль сразу всех гвардейцев:
«Я вам назначу встречу
У Луврского дворца!
Я всех вас покалечу
И ранами отмечу!»
Гвардейцы, хором:
«Убьём мы подлеца!».
Переслушивая запись, я не понимаю, как выговаривал слово «луврского». Но как-то выговаривал.
Папа написал всю музыку. Кассета сохранилась, и, насколько я знаю, она принадлежит к немногим, редким проявлениям его, так сказать, творческого гения. В основном он музыку только коллекционировал и посвятил этому всю жизнь и все деньги. За это мама его и бросила. Начались территориальные тяжбы. Мама претендовала на какие-то квадратные метры или что-то в этом роде. Дом, где раньше жили прабабка, бабка, папа, мама, дядя Миша и я, поменяли на несколько квартир. И дома на Пушкина, 15 не стало. Его снесли… Потом все эмигрировали. Кто куда – кто в Германию, кто в Израиль, кто в Москву, а иные и на тот свет.
Жизнь и смерть
В детстве я рос вместе с дядей Мишей, толстым и грустным еврейским мальчиком. Он был старше на семь лет. Миша немного обиделся, когда я родился, так как он перестал быть единственным ребёнком.
– Твоя мама должна моему брату миллион рублей! – заявил Миша, когда я стал понимать по-человечески.
Я долго ходил с этим знанием, думал, как буду возвращать долг. Можно было, например, устроить торговлю жвачками, которыми меня бесплатно пичкала воспитательница в детском саду. Но дело такое…
– Ты давал маме миллион рублей? – спросил я папу.
Папа молчал.
Смысл Мишиного заявления я понял лет через 15: считалось, что папино семейство оказало моей маме большую услугу, вытащив её из Рышкан в Кишинёв. Из прозябающего посёлка в процветающую столицу. Из грязи в князи. За это Миша и насчитал ей миллион рублей.
