Мать позвала отца на кухню, и мы сели есть. Отец с матерью что-то обсуждали. Вспоминали бабушку. Несмотря на длинные, неловкие паузы между фразами, они на мгновение увлеклись друг другом и оставили меня в покое. Я задумался и стал глядеть в окно, где наматывал круги вокруг двора мальчишка на обшарпанном советском велосипеде «Школьник», точно таком же, как был когда-то у меня.
– Что ты ешь-то еле-еле? – спросил отец. – Как будто насильно в тебя запихивают.
«Весь в мать» не прозвучало, оно как будто проступило в воздухе. Стало ясно, что папа забылся и нечаянно вошёл в роль главы семьи, оказавшись в ситуации «все вместе за столом», которая не возникала с тех пор, как они развелись. Мама собиралась что-то сказать, но не придумала, что именно, и поэтому странно пялилась на меня.
Однажды я понял, что мои родители – это космические пираты. Возможно, те самые – Весельчак У и Крысс с планеты Крокрыс. Как и полагается космическим пиратам, они были социальным атавизмом. Всю жизнь они занимались только собой, а меня спихнули бабушке и вспоминали о моём существовании, когда им хотелось чего-нибудь этакого. В Будущее таких не берут, чтобы потом не бороться с ними по всей галактике.
Я набрал воздуха в грудь.
– Папа, давай-ка закончим с этим сразу. Я медленно одеваюсь, медленно ем, я инфантильный и не оправдал твоих надежд. Всё должно было быть иначе, но сложилось, как сложилось. Давай мы просто сделаем (тут я слегка запнулся) всё как нужно и разъедемся по домам.
Начались какие-то крики, доводы, но я, как в детстве, расщеплял предложения на отдельные слова. Так они становились безопасными, ничего по отдельности не знача. В детстве я, конечно, всё равно переживал. Теперь же меня охватило холодное безразличие. Я не любил своих родителей, не презирал их, не злился и не обижался, мне просто было плевать.
Я представил, что будет, когда они умрут. Вот я лежу в постели, но ещё не сплю, и раздаётся телефонный звонок, и в трубке:
– Их больше нет.
Всё.
Вернувшись в настоящее, я понял, что наступило перемирие. Родители сидели с отсутствующими лицами и пили чай. Потянулся народ, какие-то родственники и соседи. Все они знали меня, только я не помнил и не узнавал их. Я, папа и четыре непонятных родича несли гроб. Впереди маршировал духовой оркестр. В удушливом музыкальном дыме, спиной к оркестру плыл дирижёр со скорбным морщинистым лицом – он не оборачивался, и музыканты играли вразнобой. Мы прошли по бывшей Ленина и направились к еврейскому кладбищу. Человек в чёрном положил мне носовой платочек на голову и стал читать из книжки молитву, слова которой, как мне шепнул кто-то из стоящих рядом, он не понимал. Мама плакала, отец тоже стоял с платочком на голове и что-то прибарматывал, смешно шевеля бровями.
На самом деле моя бабушка была вовсе не бабушкой, а прабабушкой. Я внезапно вспомнил об этом, как будто чем-то стукнули по голове. Все знали, что она очень стара и должна скоро умереть. Но она не спешила, пережила дочь, мою настоящую бабушку, и все настолько свыклись с мыслью, что она вот-вот умрёт, что её смерть, как это ни цинично, показалась чистой формальностью.
На рассвете я встал, собрал вещи и покинул дом. Я шёл вдоль тронутых ржавчиной каштанов, медленно расстающихся с листвой, и смотрел на то, что не заметил вчера, когда брёл домой, погружённый в свои мысли. Бывший парк аттракционов напоминал палеонтологический музей, только вместо динозавров из земли торчали скелеты качелей. С них была содрана вся металлическая плоть, которую можно было унести, остались только стержни и рёбра. С чёртового колеса, нависающего над верхушками, украли даже кабинки. Внезапно я словно посмотрел сквозь время: в одно мгновение я увидел, как судорожно облетает и снова вспыхивает золото на ветках, как взрослые с детьми вращаются на чертовом колесе – оно двигалось с огромной скоростью, потому что годы быстро проносились перед моим внутренним взором и катились в никуда, тяжело и гулко, как бильярдные шары. Дети носились повсюду, их акварельные силуэты с красными пятнами галстуков прочерчивали воздух, становясь всё более призрачными, и постепенно парк опустел и замер во времени: листва продолжала появляться и снова исчезать, но качели более не менялись и только глубже врастали в землю.
Уезжая из города, я уже понимал, что машина времени – это я сам. Я с самого начала был создан для движения во времени. Но я был ущербной машиной и мог двигаться только в одном направлении: из прошлого в Будущее, которое не сбудется никогда.
Зима
Когда Юрка был маленький, зима приходила не на три месяца, а лет на сто. При виде первого же снега, он цепенел, внутри у него всё сжималось – он знал: надо сосредоточиться, чтобы пережить следующий век. Много, много предстоит лишений. На лице его появлялось взрослое, суровое выражение. Он шёл, потупив глаза, старался не расслабляться.
Однажды Юрка брёл вдоль парка домой. Ветер обжигал лицо, а навстречу попадались бабушки с похожими на них самих маленькими собачками. Собачки были в разноцветных комбинезонах. Юрка на всякий случай боялся собак.
Мимо прошёл пожилой дядька с пакетом, Юрка посмотрел на него и нахмурился.
Несколько минут спустя он снова встретил его. Дядька стоял рядом с припорошенной лавочкой и держал в одной руке двухлитровую банку с винегретом, а в другой ложку.
Он улыбнулся Юрке чёрными зубами и предложил выпить.
– Я маленький ещё, – хмуро ответил Юрка. – Но я выпью.
Дядя дал ему хлебнуть водки из горла и поделился винегретом. Юрка сделал вид, что пьёт, а винегрет съел.
– Курить будешь, сынок? – спросил дядька.
– Я только гавану курю.
– Эко ты, брат… Гаваны нет у меня.
– Тогда нет.
– Куривал я гавану раньше, – задумчиво сказал дядька, щёлкнув зажигалкой. – Гаваны тут… как говна было. Вкус помню ещё такой… Знаешь, какой вкус?
– Как будто кофе с молоком, – ответил Юрка.
– Правильно, брат. Видно, знаешь… Папка курит?
– Умер он, – сказал Юрка.
– Ах ты ж блядь… Давай ещё выпьем. Отчего это он? Курил много?
– Убили его.
– Кто?
– Собаки.
– Ах ты ж… Затравили собаками?
– Ага.
– Ну что за люди?! – горестно сказал дядька. – Давай за папку. Мир его праху.
Выпили за папку. Юрка опять притворился, что пьёт, а сам ничего не выпил. Когда из горла глотаешь, не видно, пьёт человек на самом деле или нет. Так можно три литра выпить и не опьянеть.
– Силен ты пить, – подивился дядька. – Папа много пил?
– Папа сам не пил, – сказал Юрка. – Он варил.
– Гнал, значит?
– На весь район.
– Красавец! – присвистнул дядька. – Моя мамка тоже гнала. На всё село. Уважали мою мамку. Приходили специально посоветоваться – и не только бабы, а мужики со всего села. Сядут за стол и что да как… К твоему папке люди приходили?
