– Мало даёшь, двести давай.
– Близко тут, я пешком дойду.
– Садись уже, поехали.
Я сел в машину. Запах в ней стоял специфический – я думаю, старик жил и спал прямо в ней. Некоторое время мы ехали молча и слушали песню про траву у дома. Потом водитель внимательно посмотрел на меня и спросил:
– А где этот арестантский проезд?
– Астрадамский, – поправил я. – От слова Амстердам.
– Амстердам, – задумался старик. – Это страна такой, кажется?
– Город это.
– Точно, город. Там пидоры живут.
– Что? – удивился я.
– Пидоры, говорю, живут там. На улице Красных фонарей.
– А что они там делают? – спросил я.
– Х… их знает. Живут, фонари светят.
– Странно, – ляпнул я. – Я там был, ни одного пидора не встречал.
Я действительно был в Амстердаме один раз, когда жил в Германии, и мы ездили в Голландию всем классом в так называемый классенфарт. Нас водили в музей и показывали картину Рембрандта «Ночная стража». Картину я почти не запомнил – какие-то серьёзные люди в касках бессмысленно таращились из черноты – и мы с моим другом по кличке Mёрэ, что значит «морковь», и девочкой Керстин сбежали из музея и пошли гулять по городу. Мне нравилась Керстин, но Морковь обаятельно приставал к ней, и тут я не мог составить ему конкуренции. Мой немецкий был недостаточно убедителен для флирта, а Керстин понимала Морковь с полуслова. До меня доносилось только нечто похожее на наше «И тут он такой…», «И тут я такая…», «А он такой – дааа, и чё, типа», «А она так – опа!..», « А он такой – ну и всё, типа». Я понятия не имел, о чём они говорили, но по самодовольному виду Моркови можно было определить, что соблазнение Керстин уже на мази. Мы добрели до местного железнодорожного вокзала, похожего на дворец, и подождали там, пока все не вернутся из музея. Улицы Красных фонарей я так и не увидел, хотя, думаю, она мало отличается от других подобных улиц: вдоль дороги из отовсюду высовываются женщины и приглашают тебя зайти, а полицейская машина охраняет вход в переулок, чтобы не было никакого безобразия.
– Что, на Улице Красных фонарей ты был? – поразился водитель.
– Ну, был, – ещё раз соврал я.
– А что ты делал там, слушай?
– Город приехал посмотреть. Всех наших людей, кто приезжает, экскурсоводы водят на эту улицу. Наши очень любят потом хвастать, что её видели. Это главная достопримечательность Амстердама.
Старик недоверчиво посмотрел на меня и пожевал губами.
– А пидоры где?
– Нету.
– А кто тогда фонари светит, а?
– А никто. Они сами светятся.
– Что ты мне обманываешь? Сами светятся. Зачем тогда отдельный улица делать?!
– Для проституток.
– Там проститутки есть?
– Есть.
– Кошмар, слушай. Не верю я тебе. Что там женщине делать, если сплошной пидоры везде. Зачем ты обманываешь меня? Смеешься надо мной, думаешь, понаехали. А ну выходи из машины.
– Э-э… Дедушка…
– Выходи, кому сказал! Не нужны мне твой сто рублей, – старик покраснел от злости. – В Амстердам ездишь, а заплатить нормально не можешь! Мне семью кормить надо, а он мне сто рублей даёт. Вали в свой Амстердам.
Я вышел и оказался в Нигде. Со всех сторон торчали одинаковые дома. Как написал бы Платонов, «их черты стерлись о коммунизм». Пока старик расспрашивал меня про Амстердам, мы всё время куда-то ехали, но, видимо, не успели пересечь черту, за которой абсурдное нагромождение зданий и деревьев начинает обретать какую-то логику. Дождь продолжал идти, так что я распластал жабры и поплыл в неизвестном направлении, надеясь, что интуиция выведет меня в более упорядоченные места. Я миновал странный полуразрушенный мост, под которым ютилась стая псов и завёрнутая в газеты женщина, опустевшую детскую площадку и беспричинно петляющие трамвайные рельсы. Если плыть неправильно, то можно никогда не вернуться из Нигде. Но, согласно легенде, в городе Москве нужно всего лишь долго двигаться вперёд: рано или поздно попадаешь к какой-нибудь станции метро. Так оно и вышло – через час я снова оказался у метро «Динамо». Знакомая машина стояла неподалёку с выключенными фарами. Я приблизился: старик спал на сиденье. Должно быть, ему снился Амстердам, поблескивающий фонарями, как кошка. Старик бродил по улицам, искал пидоров и что-то недовольно бормотал себе под нос.
Когда я добрался домой, жена тоже спала. Чтобы вернуться к реальности, я закрылся в своей комнате и почитал почту, и тут вдруг зазвонил Скайп. С монитора мне улыбался лысоватый человек с немного красным лицом. То, что он произнёс, можно перевести на русский язык примерно так:
– Вдруг набрал тебя в поиске – есть! Дай, думаю, позвоню.
– Почему вы говорите по-немецки? – спросил я после оторопелой паузы.
– Не узнаёшь? Я – Морковь.
– Мёрэ! Ну ничего себе! Как ты изменился! – закричал я.
– А ты – нет! – сказал Морковь. – Как твои дела?
– Вот живу теперь в России.
– Что, правда? Зачем ты вернулся?
– Женился я тут.
– Ах зооо! – протянул Морковь. – Русская жена! Это хорошо. Но там же тоталитаризмус!
– Какой ещё тоталитаризмус?
– Путин всех притесняет, стреляет во всех. Везде полицай!
– Я сегодня три часа по городу бродил, ни одного не встретил.
– Это тебя ввели в заблуждение, – объяснил Морковь. – Там везде стоит полицай. Ты просто обманут вашей прессой. Надо читать немецкую прессу. Она свободная. Ты по-немецки не разучился читать?
– Да что мы всё о политике, – сказал я. – Ты-то сам как? Я тебя сегодня вспоминал!
– Я тоже женился. Уже несколько лет женат! Видишь, облысел от нервов, – пожаловался Морковь.
– Неужели на Керстин?
– Кто это – Керстин?
– Ты встречался с ней, помнишь? В Голландии начал ухлёстывать.
– Ах, Керстин… Нет. Понимаешь, многое изменилось. Моего мужа зовут Кристиан, – сообщил Морковь.
– Как, – не понял я. – Что?
– Я в какой-то момент почувствовал, что меня тянет к мужчинам, – сказал Морковь и тяжело вздохнул. – У нас квартира на окраине Амстердама. Тут всегда мой дедушка жил, мы сюда и переехали, когда он умер. Ладно, поздно уже. Утром на работу. Я завтра позвоню.
Он отключился.
Я тоже пошёл спать. Всю ночь я гулял по Амстердаму, но город казался опустелым, а потом вся Голландия ушла под воду, и я понял, что наконец разучился отличать дождь от остальной среды.
Очки
Как-то раз, возвращаясь с литературных посиделок, я очень громко высморкался на эскалаторе. Две девушки, стоявшие чуть ниже, засмеялись и посмотрели на меня.
