Иэн смотрит на меня обиженно:
– Но это было бы совсем не так классно.
Только сейчас до меня доходит, что сделала мама.
– Ты пытаешься сказать мне, что моя мать хочет, чтобы мы…
Иэн дотрагивается до моих волос:
– Когда вчера ночью ты разговаривала со мной по телефону, она тебя слышала. И решила, что сейчас тебе нужна хотя бы небольшая порция счастья. Ты это заслужила. – Он улыбается. – Еще она пообещала уложить Веру спать. Значит, на сегодняшний вечер она дает нам не только свой дом, но и свое благословение.
Иэн берет меня за руку, ведет в гостиную и усаживается рядом со мной на диван. Я уже смотрю не на него, а на экран: передача началась, показывают мой дом, мою дочь. Сочный голос Петры Саганофф, как мне кажется, совершенно не гармонирует с кадрами, на которых Вера раскладывает фигурки на войлочной доске. «Вот уже несколько недель мы слышим о чудесах, которые совершает эта маленькая девочка Вера Уайт», – говорит ведущая. Потом она упоминает о воскрешении моей матери и о том, как младенец, игравший у нас во дворе, исцелился от СПИДа. Показывают местную больницу и крупный снимок того малыша. После этого на экране снова появляется Вера, рядом с ней я.
– Смотришься отлично, – шепчет Иэн.
– Ш-ш-ш…
«Но пожалуй, еще большее чудо, – продолжает Петра Саганофф, – это то, как Верина мама, Мэрайя Уайт, старается сохранять спокойствие и создавать для своего ребенка уют, когда прямо за дверью бушует буря».
– Ох, – выдыхаю я и улыбаюсь сквозь слезы. – Иэн, ты слышал?
Он раскрывает руки, и я бросаюсь к нему на грудь. Смеюсь и плачу от невероятного облегчения. Телевизор я больше не смотрю. Голоса ведущей не слушаю. Руки Иэна, которые прижимают меня все крепче, блуждают по моим плечам и спине. Я беру его лицо в обе ладони и страстно целую. Через несколько секунд мы оба уже лежим на диване и тяжело дышим. Иэн расстегивает на мне рубашку и прикасается губами к моей шее. Он пока еще только дразнит меня, но я уже дошла до точки кипения. Я хочу ощущать его, радоваться ему. Трясясь, я соединяю руки у него на шее. Почувствовав перемену во мне, Иэн отстраняется так, чтобы посмотреть мне в глаза.
– Я так скучал по тебе, – шепчет он и целует меня.
Его руки зажигают во мне огонь. Это любовь, думаю я. Любовь – пространство, в котором два одиноких человека, сцепившись, как ястребы в воздухе, кружатся, опьяненные притяжением друг к другу. Любовь – место, куда ты приходишь по собственной воле, но всегда с изумлением.
Я разжимаю руки, и Иэн проникает в меня. Наши пальцы переплетаются. Он мой, мой, мой… Его волосы падают мне на глаза. Я поворачиваю голову и, уткнувшись носом в собственное плечо, чувствую, что пахну им. Как будто он уже пустил корни у меня под кожей.
Телевизор гудит, на экране калейдоскопическая испытательная сетка. Я дотрагиваюсь до шеи Иэна, до ключиц, проступающих под рубашкой… Все это я уже знаю наизусть.
– Иэн, ты когда-нибудь думал о том, что мы можем попасть в ад?
Он отстраняется и вопросительно смотрит на меня:
– С чего вдруг ты решила об этом спросить?
– Думал или нет?
Он проводит рукой по волосам и откидывает голову:
– Если человек верит в ад, он религиозен. Значит, я должен сказать «нет».
– Может, ты и должен сказать «нет», – медленно произношу я, – но это не ответ на мой вопрос.
Иэн накрывает меня своим телом и дышит мне в шею:
– Что заставило тебя вспомнить об аде? Это? – Он слегка прикусывает мое плечо. – Или это?
Нет, хочется мне ответить. Все это – рай. Я чувствую себя как на небесах, ведь раньше мне даже в голову не приходило, что кто-то, похожий на тебя, может захотеть быть со мной. Что мы можем вот так заниматься любовью. Но следом приходит другая мысль: за такое удовольствие, конечно же, придется платить. Иэн прикасается лбом к моему лбу и закрывает глаза.
– Да, – шепчет он, – иногда я думаю о том, чтобы отправиться в ад.
Хмуро глядя в телевизор, Мец выключает видеокассету, не досмотрев записанную передачу.
– Дерьмо! – объявляет он, обращаясь к стенам пустой комнаты. – Полное дерьмо!
Мэрайя Уайт переиграла его, впустив «Голливуд сегодня вечером!» к себе за кулисы, чему он, честно говоря, удивлен. Если верить Колину Уайту, то раньше эта женщина всегда прятала голову в песок при первых же признаках конфронтации. Несколько недель она скрывалась от прессы, а потом вдруг взяла и сама пригласила съемочную группу к себе в дом. За этим явно стоит стратегия, которая, как Мец вынужден признать, достаточно эффективна. Теперь ему придется нелегко: до суда остается неделя, клиент нервничает, пресса влюблена в Веру Уайт.
– Да? – отвечает Мец на стук в дверь.
В комнату заглядывает Элкленд, его молодая помощница:
– Мистер Мец, у вас найдется минутка?
Черт, еще как найдется! У него их целый вечер. Он не знает, чем их занять, чтобы повысить свои шансы в деле Уайтов.
– Конечно. – Он указывает ассистентке на стул и вяло проводит руками по лицу. – С чем пожаловали?
– Вчера я смотрела шоу «Нова» на канале Пи-би-эс.
– Поздравляю. Вы хотите стать адвокатом или среднестатистическим американским телезрителем?
– Там говорили об этой болезни. Она называется «синдром Мюнхгаузена». Если вкратце, то человек, который ею страдает, может делать так, чтобы другой человек казался физически или душевно нездоровым.
Мец выпрямляется. Он заинтригован.
– Надеюсь, эти бумаги – результат ваших предварительных исследований? – бормочет он.
Элкленд кивает:
– Это такое клиническое расстройство. Чаще всего мать что-нибудь делает со своим ребенком, чтобы привлечь внимание. Мол, смотрите, какая я заботливая мамаша: притащила дитя в отделение экстренной помощи или к психиатру.
Мец хмурится:
– Как можно искусственно спровоцировать у другого человека галлюцинации?
– Сама я не знаю, – признается Элкленд, – но нашла того, кто знает. Я взяла на себя смелость проконсультироваться со специалистом по синдрому Мюнхгаузена по телефону. Он согласен поговорить с вами о вашем деле.
Мец барабанит пальцами по столу. Маловероятно, что Мэрайя Уайт действительно страдает этим расстройством, но это не так важно. Успех в деле чаще всего зависит не от правды, а от того, удается ли ему, Мецу, нагнать дыму в нужном направлении. Лучшая стратегия для Колина – убедить судью в том, что с матерью девочки что-то не так. Тогда тому ничего другого не останется, кроме как передать опеку отцу. Можно намекнуть, будто у Мэрайи проказа, шизофрения или этот синдром Мюнхгаузена – все равно. Главное, чтобы Ротботтэм лишний раз задумался. В этом, в конце концов, нет ничего нечестного – использовать ту же тактику, которую использовала сама Мэрайя Уайт, когда пригласила к себе «Голливуд сегодня вечером!». В этом деле все зависит не от самой информации, а от ее подачи. Суды обычно не забирают опеку у матерей, если те не наркоманки, не шлюхи и не совершенно чокнутые.
