Люди либо поняли, либо нет.
Иэн прекрасно знает, что произнесенный им текст можно истолковать двояко: то ли он, уподобляя Мэрайю Аврааму, обвиняет ее в сутенерском использовании ребенка в угоду средствам массовой информации, то ли он хвалит ее за попытку хоть как-то оградить дочь от этих алчных сил. Что подумают зрители, Иэну, честно говоря, не так уж и важно. Его волнует реакция Мэрайи и продюсера. Желательно, чтобы эти двое поняли сказанное им по-разному.
Дверь открывается и закрывается. Джеймс садится, кладет ноги на стол и непринужденно произносит:
– Неплохо. Только я думал, что ты побольше скажешь о ребенке.
– Об Исааке?
– О Вере Уайт. – Джеймс пожимает плечами. – Мы ведь здесь уже несколько недель торчим. Подозреваю, зрители ожидали большего.
– Чего, например?
– Ну не знаю… Больше эмоций, больше напора. Доказательств, а не красивых фраз.
Иэн чувствует, как у него на щеке начинает дергаться мышца.
– Говори прямо, чего ты хочешь, Джеймс.
Продюсер поднимает руки:
– Боже правый! Не хватай меня сразу за горло!
– Кажется, у меня репутация агрессивного засранца? Сейчас я ее оправдаю.
– Иэн, я только хочу напомнить тебе, что ты, когда уезжал отсюда, говорил мне по телефону про какие-то новые обстоятельства в этой истории. Теперь ты вернулся и делаешь уже второй выпуск подряд, едва упоминая о ней? Иэн, дойная корова здесь Вера Уайт. Она же золотая жила. Авраам с Исааком – это, конечно, хорошо, но ими можно было бы заняться и после того, как телеканал подпишет с тобой новый договор. – Джеймс заглядывает Иэну в лицо. – Очень надеюсь, что это все неспроста. Что ты держишь за хвост сенсацию, которая произведет эффект разорвавшейся бомбы. – Иэн не меняется в лице, а Джеймс хмурится. – Ты меня слышишь?
Иэн медленно поворачивает голову и, глядя своему продюсеру в глаза, произносит:
– Бум!
– Это Бетельгейзе, – объясняет Вера. – Красная звезда в созвездии Ориона.
Сидя на одеяле с футбольными мячиками и кутаясь в свое пальто, Кензи смотрит на ночное небо.
– А это Телец, – продолжает девочка. – Орион пытается его застрелить.
– Ты много знаешь о звездах.
– Мы их в школе изучали, когда я туда ходила. И папа иногда показывал мне созвездия.
Впервые Вера по собственной инициативе упоминает об отце.
– Тебе нравилось рассматривать звезды вместе с ним?
– Угу.
Кензи подтягивает колени к груди.
– А мой папа играл со мной в хоккей. – Кензи решает немного переменить тактику. – Настоящий, на льду.
– Вы играли в хоккей? – удивленно спрашивает Вера.
– Представь себе, да. Я это терпеть не могла. У меня было пятеро старших братьев, и папа, видимо, не очень-то замечал, что я девочка.
Вера смеется. С одной стороны, Кензи рада, что сказала это, а с другой – ей неприятно вспоминать о том, как она чувствовала себя лишней в собственной семье.
– Вы были вратарем?
– Чаще всего я была шайбой, – улыбается Кензи.
Вера переворачивается на бок и подпирает щеку рукой:
– Ваш папа по-прежнему живет здесь?
– Он живет в Бостоне. Мы видимся довольно редко. – Немного поколебавшись, Кензи добавляет: – Я по нему скучаю.
– И я по своему тоже. – Эти слова звучат тихо, как ночь, и тонут в шорохе листвы. – Не хотела бы скучать, но скучаю.
– А почему ты бы не хотела скучать по папе?
– Потому что он сделал что-то ужасное, – шепчет Вера. – Что-то, из-за чего мама очень сильно огорчилась.
– И что же это было? – Вера молчит, и через секунду Кензи понимает: девочка беззвучно плачет. – Вера?..
Она отворачивается, утыкаясь лицом в собственное плечо, и всхлипывает:
– Не знаю! Мы с ним разговаривали, а потом из ванной вдруг вышла какая-то леди, и он ушел. Наверное, я что-то не так сказала.
– Ты тут ни при чем, милая. Проблема в отношениях между твоими папой и мамой.
– Нет, он просто не хочет со мной жить.
– Он хочет с тобой жить, – объясняет Кензи. – И мама тоже. Они оба очень любят тебя. Поэтому судье и мне придется помочь вам решить, останешься ли ты здесь или переедешь к папе.
Кензи невольно вспоминает притчу о царе Соломоне, которую ей рассказывали в воскресной школе. Когда две женщины заявили права на одного и того же ребенка, царь приказал разрубить младенца пополам, потому что знал: настоящая мать скорее согласится отдать свое дитя, нежели допустит, чтобы оно пострадало. Азбучный пример мудрости: проблема решена, ни капли крови не пролито. Но это только притча. В жизни оба родителя зачастую либо одинаково хороши, либо одинаково плохи. В жизни приходится учитывать множество сопутствующих обстоятельств. В жизни именно детям нередко приходится разгребать то, что оставили после себя родители.
15 ноября 1999 года
Малкольм Мец входит в конференц-зал, где Лейси Родригес было велено его подождать, и, прислонившись бедром к краю стола, спрашивает:
– А мне принесли?
Она подносит ко рту ржаной сэндвич с индейкой и капустным салатом:
– Нет. Того, что вы мне платите, хватило только на один.
– Угадайте, что это: черное с бежевым, хорошо смотрится на адвокате.
– Не знаю. Что?
– Доберман. – Ухмыльнувшись, Мец берет у Лейси сэндвич и откусывает с одной стороны. – Неплохо. Давненько я не ел капустного салата. – Он возвращает ей сэндвич, вытерев рот ее салфеткой. – Ну? Чем порадуете?
Лейси постукивает пальцем по пачке бумаг:
– Что вы знаете про Канзас-Сити?
– Черт возьми, я разве за то вам плачу, чтобы вы задавали мне вопросы?
– Платить, Малкольм, вы могли бы и побольше, – ухмыляется Лейси. – Тем не менее я задействовала свои связи в авиакомпании. Угадайте, где Мэрайя Уайт пряталась на прошлой неделе?
Мец берет листок, который протягивает ему Лейси, и пробегает глазами список имен:
– Какая разница где? То, что она с девчонкой где-то отсиживалась, ни для кого не секрет.
Лейси встает и открывает первую страницу списка, где перечислены пассажиры первого класса:
– Что тем же самолетом летел Иэн Флетчер, тоже ни для кого не секрет?
– Флетчер?
Мец вспоминает свою недавнюю встречу с этим телеатеистом, который намекнул на то, что сможет разоблачить Веру с помощью какой-то очень важной, никому не доступной информации. Они уже обсудили свидетельские показания Флетчера, но о полете в Канзас-Сити тот ничего не говорил. Наверное, это часть секретного плана. Мец улыбается, мысленно пряча новый козырь в рукав. Флетчер думает, его тайна в безопасности? Сразу видно: он не мыслит как юрист. Когда он займет место свидетеля в зале суда, его можно будет спрашивать о чем угодно. И под присягой ему придется говорить правду.
