Епископ Эндрюс снимает очки, протирает их и снова надевает:
– По словам ректора семинарии, вы один из крупнейших теологов Северо-Запада нашей страны.
– Благодарю вас, Ваше преосвященство.
– От лица епархии спасибо вам, что приехали.
– Это честь для меня, – говорит Рампини.
Епископ милостиво кивает:
– У меня к вам всего несколько вопросов, преподобный отец.
– При всем уважении, Ваше преосвященство, я уже представил вам отчет.
– Да… Строго говоря, даже два. Видите ли, я не могу понять, почему теолог, к тому же один из крупнейших на Северо-Западе, с промежутком в несколько часов пишет два противоречащих друг другу отчета об одном и том же предмете.
Рампини обиженно молчит. Эндрюс, начиная испытывать нетерпение, лезет в карман, чтобы успокоить себя перебиранием четок.
– Я уверен, – продолжает епископ, – что при вашей профессиональной репутации вас многократно вызывали как консультанта для оценки разнообразных случаев визионерства.
– Да, такое случалось достаточно часто.
– Но до сих пор вы ни разу не дали утвердительного заключения.
Рампини поджимает губы:
– Это правда. В моем измененном докладе я такое заключение дал.
Епископ наигранно почесывает голову:
– Я что-то совсем запутался. Я не претендую на столь глубокие познания в теологии, какими обладаете вы, и поэтому мне кажется, что, если еврейский ребенок видит Бога-женщину, это противоречит традиционной католической догме.
Отец Рампини скрещивает руки на груди:
– Иначе говоря, вы требуете от меня обоснования моих выводов?
– Ну что вы! Это только для моего собственного… просвещения… но я бы действительно хотел знать ход вашей мысли.
Рампини прокашливается:
– Аргументов, Ваше преосвященство, у меня несколько. То, что Вера Уайт не католичка, не исключает истинности ее видений. С большей осторожностью, на мой взгляд, следует относиться к заявлениям пожилых леди, которые молятся по шестнадцать часов в сутки, а потом уверяют, будто узрели Иисуса на своем кухонном столе. Вера о видении не просила, но оно на нее снизошло. О своем общении с Богом девочка рассказывает очень неохотно, а стигматы прячет.
– Стигматы? – переспрашивает епископ. – Вы их видели?
– Да. Сам я не специалист по этому вопросу, но медики единогласно заключили, что раны на руках Веры не могли быть нанесены искусственно.
– Вероятно, у нее истерия.
– Вероятно, – соглашается Рампини. – Но есть и другие доказательства – так сказать, внешние. Это случаи исцеления.
– Вам, конечно, виднее, но, признаться, будь я на вашем месте, меня бы смутило то, что она бегает и на каждом углу кричит, будто Бог – женщина.
– Ничего такого она не делает. За распространение ереси ответственно Общество Бога-Матери. А Вера вообще почти ничего не говорит. К тому же, как я указал в своем втором отчете, на самом деле она не видит женскую фигуру. Она видит Господа нашего Иисуса Христа в традиционной одежде и ошибочно принимает Его за женщину.
– Ваш вывод притянут за уши, сын мой.
– Вы, конечно же, не станете учить меня выполнять мою работу, – мягко возражает отец Рампини. – Встретьтесь с ней лично, Ваше преосвященство, а потом мы с вами поговорим снова.
Несколько секунд священнослужители в упор смотрят друг на друга.
– Вы твердо убеждены, что это необходимо? – после паузы спрашивает епископ.
– Да.
– По-вашему, мне следует доложить об этом на конференции епископов Соединенных Штатов?
– Я бы не посмел диктовать вам, что вы должны делать.
Епископ Эндрюс пирамидкой соединяет кончики пальцев обеих рук:
– Видите ли, преподобный отец, здесь вам не сериал «Секретные материалы». Каковы бы ни были вкусы толпы, мы не можем привлекать паству в церковь с помощью каких-то фантастических фокусов. Даже будь я склонен последовать вашей рекомендации, меня насторожило бы то, как скоропалительно вы переменили свое решение. Мне совершенно не хотелось бы произвести на коллег впечатление сумасшедшего охотника за привидениями. Если я выставлю себя на посмешище, представьте себе, какие проблемы ждут епархию. Да и Католическую церковь в целом. Не случайно, преподобный отец, на рассмотрение таких дел обычно уходят многие годы. Если же Вера Уайт окажется шарлатанкой, скандал может разразиться тогда, когда ни вас, ни меня уже в живых не будет, и мы останемся в блаженном неведении относительно последствий нашей ошибки. – Склонив голову набок, епископ интересуется: – Ребенок когда-нибудь посещал католический храм?
– Насколько мне известно, нет, Ваше преосвященство.
– Она получает иудейское воспитание?
– Нет. Ее мать не исповедует иудаизм сама и девочку в синагогу не водит. Однако я проконсультировался у одного раввина, и он мне подтвердил: если мать – еврейка, то и ребенок тоже. Невзирая ни на какие обстоятельства.
– Вот вам и камень преткновения, – говорит епископ. – Если ребенок не католик, он вне нашей юрисдикции.
У Рампини на щеке начинает дрожать мускул.
– Тогда зачем вы меня позвали?
Епископ подходит к своему столу, и Рампини, наблюдая за ним, понимает: он решил себя обезопасить. Он положит утвердительное заключение под сукно до тех пор, пока ветер не переменится. На всякий случай он оставит у себя оба отчета, а отец Рампини, если захочет возразить, вызовет к себе недоверие как человек, слишком легко меняющий свое мнение. Краска, поднимаясь от белого воротничка, заливает лицо семинарского священника.
– Вы должны проигнорировать мой первый отчет, – говорит он приказным тоном. – Я официально представил вам второй. Его, и только его вы должны считать действительным.
Не отводя взгляда от лица Рампини, старый епископ отправляет листок, который держал в руках, в ящик стола.
– Второй, говорите? – произносит он. – А это какой из двух?
10 ноября 1999 года
Когда Иэн входит в кабинет Малкольма Меца, тот даже не встает.
– Ну что ж, очень рад вас видеть. – Адвокат откидывается на спинку стула. – Я ваш большой поклонник.
Иэн в упор смотрит на него:
– Мой гонорар – девяносто тысяч. Столько мне платят за рекламу в моем шоу. На ваш судебный процесс я смотрю как на нечто в этом роде: вы хотите, чтобы я продал вам часть своего времени, отвлекшись от того, что собирался говорить.
Мец, к его чести, даже не моргает.
– Не вижу в этом проблемы. – На самом деле ему неизвестно, готов ли клиент платить такие деньги, но не сворачивать же переговоры прежде, чем они начнутся! – Если, разумеется, вы понимаете, что у нас не телешоу. На кон поставлена жизнь ребенка.
