– Нет… А что?
– Колин выступил со слезной речью. Дескать, девочка не должна жить в таких условиях.
– Он пытается сделать так, чтобы СМИ работали на него. Этот Мец – ушлый адвокат и умеет вызывать у публики жалость к своему клиенту. – Подумав, Иэн продолжает: – Кстати, Мэрайя, это не такая уж и плохая идея. Ты тоже можешь прийти в «Голливуд сегодня вечером!» со своей точкой зрения. Дай старушке Петре эксклюзивное интервью.
Мэрайя долго молчит, потом наконец отвечает:
– Нет, Иэн, я не могу.
– Конечно же можешь! Я натаскаю тебя, как Мец натаскал твоего бывшего.
– Я не то имею в виду, – произносит Мэрайя так тихо, что кажется, будто она внезапно отдалилась. – Я не могу позволить репортеру осыпать меня вопросами, поскольку в моей жизни были вещи, о которых я не хочу распространяться. Я даже тебе о них не говорила.
Зная, что иногда самый мудрый ответ – это молчание, Иэн садится на краешек дивана и ждет, когда Мэрайя расскажет ему то, о чем он давно узнал сам.
– Восемь лет назад я пыталась покончить с собой, и Колин отправил меня в психушку.
– Я знаю, – говорит Иэн и, вспомнив о своем звонке в редакцию «Бостон глоб», чувствует, как у него подводит живот.
– Знаешь?
– Конечно. Ведь прежде чем твои чары меня обезоружили, я собирался делать репортаж о тебе и о твоей дочери.
– Но… ты ведь никому ничего не говорил?
– Публично – нет. И в частном порядке тоже нет. Я между тем и другим разницы не вижу. Мэрайя, ты самый здравомыслящий человек из всех, кого я знаю. Тогда тебе казалось, что жить не для чего. Я, черт возьми, все сделаю, чтобы это ощущение больше никогда у тебя не возникло!
Когда она ему отвечает, в ее голосе слышится проблеск радости.
– Спасибо. Большое тебе спасибо за это!
– Всегда рад стараться.
– Правильный ответ!
Они оба смеются. Потом ненадолго наступает приятная тишина, прерываемая далекими криками сов и собачьим лаем.
– И все-таки ты должна это сделать, – настаивает Иэн. – Пригласи Петру Саганофф к себе. Это лучший способ показать огромному числу людей, что твоя дочь – совершенно нормальный ребенок. Скажи Петре, что она может сделать ролик и пустить закадровый текст, но интервью ты давать не будешь. – Иэн улыбается в трубку. – Нанеси ответный удар, Мэрайя.
– Может быть, и нанесу.
– Вот и умничка. – Заметив в окне какую-то фигуру, он спрашивает: – Это ты?
– Да. А ты где?
Иэн видит, как Мэрайя поворачивает голову, безуспешно ища его в темноте. На секунду он включает в своем автодоме свет:
– Вот он я.
Она прижимает ладони к стеклу, и он вспоминает, как эти прохладные пытливые руки прикасались к его груди.
– Я так хочу быть сейчас с тобой!
– Знаю.
– А знаешь, что бы я сделал, если бы мы были вместе?
– Что? – спрашивает Мэрайя, затаив дыхание.
– Уснул бы, – улыбается Иэн.
– А-а… Я подумала о другом…
– Этого я бы тоже хотел, но потом. Дело в том, что так, как с тобой, я не спал – боже мой! – несколько лет.
– А я бы… Я бы хотела с тобой проснуться, – говорит Мэрайя застенчиво.
– Да, и это было бы неплохо, – соглашается Иэн. – А теперь отойди от окна: не хочу, чтобы вся толпа на тебя пялилась. – Дождавшись, когда Мэрайя, шурша одеялом, укроется, он говорит: – Спокойной ночи.
– Иэн?
– А?
– Насчет того, что ты сказал про отъезд… Не уезжай пока, ладно?
– Я буду здесь столько, сколько ты захочешь, – отвечает он и видит, как маленький светящийся квадратик ее окна гаснет.
Еще не успев положить трубку, Мэрайя замечает, что у слегка приоткрытой двери стоит Милли. Причем неизвестно, как долго.
– Кто это звонит тебе так поздно?
– Никто. Ошиблись номером.
Под тяжестью материнского взгляда, который лег на нее, как толстое одеяло, Мэрайя поворачивается к окну. К Иэну.
По неизвестным отцу Макреди причинам отец Рампини не удрал обратно в Бостон сразу же, как только отправил епископу Эндрюсу свой отчет, а на несколько часов засел в гостевой комнате. Там он, вместо того чтобы собирать вещи, занимал телефонную линию, рассылая со своего ноутбука факсы.
Спустившись выпить перед сном молока, отец Макреди, к своему удивлению, обнаруживает гостя за кухонным столом с бутылкой вина.
– Кьянти? – предлагает отец Рампини, приподняв уголок рта, и шутливо переходит на ирландский акцент: – Или, Джозеф, у вас тут где-нибудь припрятан добрый солодовый виски?
– Я считаю, что культурные барьеры полезно время от времени преодолевать, – улыбается отец Макреди.
– Тогда выпейте со мной.
Протянув коллеге полный до краев бокал вина, Рампини поднимает свой и махом его осушает. Это не молоко, но тоже поможет заснуть. Отец Макреди следует примеру гостя. Тот смеется:
– Будем выяснять, кто кого перепьет?
– Спасибо, меня уже и так повело. А я привык считать, что хороший хозяин не должен напиваться до того, чтобы свалиться под собственный стол.
– За меня не беспокойтесь, – улыбается Рампини, – я, как приличный гость, обещаю аккуратно вырубиться, оставаясь на стуле.
Побарабанив по столу, Макреди спрашивает:
– Кстати, как долго вы планируете у меня гостить?
– Если вам…
– Нет-нет, – говорит Джозеф успокаивающе, – оставайтесь сколько хотите.
– Вы пытаетесь выведать у меня, почему я до сих пор не уехал, – фыркает Рампини.
– Если честно, этот вопрос приходил мне в голову.
– Хм… – Приезжий священник трет руками лицо. – Я и сам себя об этом спрашиваю. Знаете, что я делал всю вторую половину дня?
– Обеспечивали мне заоблачный телефонный счет?
– Да, но епархия его оплатит. Еще я читал книгу одного психиатра о восприятии Бога маленькими детьми. Существует мнение, что наше представление о Боге уходит корнями в первые месяцы жизни. Младенец смотрит на мать и знает: можно спокойно закрыть глаза и представлять ее, потому что, когда он откроет глаза, она по-прежнему будет рядом. – Отец Макреди медленно кивает, пока не совсем понимая, к чему гость клонит, а тот продолжает: – Потом, в возрасте шести-семи лет, ребенок слышит о Боге по телевизору, видит изображения ангелов. Он еще толком не знает, кто такой Бог, но из контекста понимает, что это кто-то большой, сильный и все видящий. Среди тех, кто есть рядом, этими свойствами обладают мама и папа. Из их образов и складывается образ Бога. Если малыша часто целуют и обнимают, Господь, вероятно, будет представляться ему ласковым. Если родители строгие, то и Бог в сознании ребенка может быть суровым. – Отец Рампини еще раз наполняет свой бокал. – А иногда дети приписывают Богу то, что хотели бы видеть в родителях: безусловную любовь, способность от всего защитить и так далее. – Семинарский священник потирает пятнышко конденсата на скатерти. – Так вот, если посмотреть на Веру Уайт, то ее мама сама признается, что не всегда являла собой идеальный образец родительской преданности. Раньше девочке не хватало маминого внимания, а потом случилось чудо из чудес: только мама у нее и осталась. Ну и кем же она должна представлять себе Бога при таких обстоятельствах?
