К счастью, Милли не смотрит удивленно и не спрашивает, одного ли и того же Иэна Флетчера они имеют в виду. Только обнимает Мэрайю, готовая выслушать столько, сколько та посчитает нужным рассказать.
– Если это между вами произошло, то как теперь обстоят дела? – осторожно спрашивает она.
Через полупрозрачные занавески Мэрайя смотрит на огоньки, привлекшие внимание Милли, и грустно улыбается:
– Пока он там, а я здесь, дела обстоят так же, как и раньше.
Иногда среди ночи Вере кажется, будто она слышит, как у нее под кроватью кто-то ползает: змея, морское чудище, вынырнувшее из воды, или крысы с крошечными кривыми лапками. Ей хочется сбросить одеяло и побежать к маме, но для этого нужно наступить на пол, а значит, мерзкое существо, кем бы оно ни было, может схватить ее за лодыжку своими многочисленными острыми зубами и сожрать, прежде чем она успеет выбраться в коридор.
Вот и сегодня Вера, проснувшись, вопит. Мама вбегает в комнату:
– Что случилось?
– Они меня кусают! Те, которые живут под кроватью! – кричит Вера, хотя странные темные силуэты уже превращаются в мебель, лампы и другие обычные вещи.
Она смотрит на свои кулачки, по-прежнему комкающие одеяло. Маленькие дырочки в ладонях все еще заклеены пластырем, но уже совсем не болят. И не кровоточат. Только чуть-чуть почесываются, как будто собака тычет в них мокрым носом.
– Все в порядке? – (Вера кивает.) – Тогда я, наверное, пойду.
Но Вера не хочет, чтобы мама уходила. Она хочет, чтобы мама осталась сидеть рядом и думала только о ней.
– Ой! – вскрикивает она, сжимая в кулачок левую руку.
Мама тут же оборачивается:
– Что? Что такое?
– Ручка болит, – врет Вера, – как будто ее колют большой острой иголкой.
– Здесь? – спрашивает мама, слегка нажимая на пластырь.
Вере совсем не больно. Скорее приятно.
– Да, – хнычет она. – Ой!
Мама ложится рядом с Верой, обнимает ее и, сама закрывая глаза, говорит:
– Постарайся уснуть.
Вера засыпает, улыбаясь.
28 октября 1999 года
Видимо, пока их с Верой не было, у мамы разыгрался зверский аппетит.
А как иначе объяснить исчезновение продуктов. Уезжая на неделю, она могла предположить, что испортятся фрукты и молоко, но в доме нет ни хлеба, ни даже арахисового масла.
– Господи, ма! – восклицает Мэрайя, глядя, как Вера всухомятку жует воздушный рис. – Ты тут вечеринку устроила, что ли?
– Вот, значит, какую благодарность я получаю за то, что присматривала за домом?! – обиженно фыркает Милли.
– Просто можно было восстановить продуктовые запасы. Для твоего же удобства.
Милли закатывает глаза:
– А те стервятники, конечно, только вежливо помахали бы мне, когда я отправилась бы в магазин.
– Если они тебя тревожили, нужно было отвечать не стесняясь. – Мэрайя берет сумочку и шагает к двери. – Скоро вернусь.
Однако оказывается, что улизнуть от репортеров не так просто, как она предполагала. По-черепашьи продвигаясь к шоссе, она чуть не сбивает мужчину, который выкатил инвалидную коляску своей дочери прямо ей под колеса. Несмотря на присутствие полицейских, окна, бампер и багажник ее машины трогают сотни рук.
– Боже мой! – ахает Мэрайя, потрясенная таким многолюдьем.
Только после того, как она проползла по дороге четверть мили, ей наконец удается увеличить скорость.
Она думала, что если с ней нет Веры, то следом никто не увяжется. Но три машины все-таки едут за ней. Она специально петляет, надеясь отделаться от хвоста. Два автомобиля действительно теряются где-то на окраине Нью-Ханаана, а третий доезжает прямо до парковки продуктового магазина соседнего городка, но там сворачивает в другую сторону, и Мэрайя понимает, что это был не назойливый репортер, а скорее всего, просто человек, который ехал по своим делам.
По магазину она ходит пригнув голову. Берет дыню, салат и английские маффины, стараясь не встречаться взглядом с другими покупателями. Твердо задавшись целью остаться никем не замеченной, она мрачно катит тележку по рядам, пока не оказывается в отделе замороженных продуктов. Там кто-то вдруг хватает ее за руку и утаскивает за высокую витрину с мороженым.
– Иэн…
На нем джинсы, старенькая фланелевая рубашка и бейсболка, низко надвинутая на лоб. Лицо небрито. Мэрайя дотрагивается до его щеки:
– Это твоя маскировка?
Рука Иэна скользит от ее запястья к плечу.
– Я хотел узнать, как все прошло в суде.
Где-то у Мэрайи внутри гаснет маленький огонек.
– А-а… Понятно.
– И еще я хотел тебя увидеть. – Его пальцы гладят нежную кожу на внутренней стороне ее руки. – Мне это очень нужно.
Она поднимает глаза:
– Суд через пять недель.
Даже под козырьком бейсболки глаза Иэна поражают чистой арктической синевой и силой взгляда, который пронзает Мэрайю, как бабочку.
Из-за угла выезжает какая-то незнакомая покупательница с близнецами лет двух: они висят по обе стороны тележки, напоминая кранцы на бортах корабля. Презрительно посмотрев на влюбленную парочку, женщина едет дальше.
– Нельзя нам встречаться здесь. Кого-нибудь из нас могут узнать, – говорит Иэн, но не уходит, а гладит Мэрайю кончиками пальцев под подбородком, от чего она выгибает спину, как кошка. Наконец он отстраняется. – Я сделаю все, что смогу, чтобы Вера осталась с тобой.
– Это возможно только при одном условии, – говорит Мэрайя ровным голосом. – Судья должен увидеть, что у ребенка совершенно нормальная жизнь. Поэтому все, чем ты можешь нам помочь, – это уехать. – Она позволяет себе еще раз взглянуть на Иэна и еще раз к нему прикоснуться. – Для Веры так будет лучше всего. И хуже всего для меня.
Мэрайя берется за ручку своей продуктовой тележки и двигается дальше по проходу. Сердце рвется, а лицо такое невозмутимое, будто она вовсе и не видела Иэна.
Когда Мэрайя уже почти засыпает, звонит телефон. Как в тумане, она тянется к трубке, ожидая услышать голос Иэна, и слишком поздно понимает, что еще до того, как сон овладел ею, Иэн уже успел занять место в этом сне.
– Я очень рад, что вы по-прежнему отвечаете на звонки.
– Отец Макреди? – Мэрайя садится на постели. – Немного не вовремя, вам не кажется?
– Для чего? – смеется он.
– Для того, чтобы беспокоить людей.
– А когда это бывает вовремя? – после секундной паузы отвечает отец Макреди. – Иногда вас просто хватают за ноги и валят на землю, как футбольного полузащитника. Если речь о призыве свыше, то это, я думаю, всегда некстати, но никогда не поздно.
