– Даже во время мировых войн враждующие стороны прекращали огонь в Рождество, – тихо произносит Иэн.
– Что?
– Мэрайя, я предлагаю вам перемирие. – В его устах ее имя журчит, как водопад. – Я хочу сказать, – улыбается он, – что хотя бы только здесь и только сейчас мы могли бы истолковать наши сомнения в пользу друг друга, как предполагает презумпция невиновности. Вероятно, я не такой уж и монстр, каким вы меня себе представляете.
Она улыбается в ответ:
– Не скромничайте.
Иэн смеется, и Мэрайя понимает, что если он внушает страх, когда ведет себя враждебно, то, ослабляя оборону, он становится еще опаснее.
Глубокой ночью, когда Вера и Мэрайя уже давно спят, Иэн прокрадывается к ним в комнату и останавливается перед их кроватью с таким видом, будто оказался на краю обрыва. Мэрайя обнимает Веру, как тесто обнимает начинку пирожка. Их волосы переплелись друг с другом на подушке. Кажется, будто они не два разных человека, а два воплощения одного.
Вечер прошел лучше, чем Иэн ожидал, учитывая происшествие на озере. Перемирие поможет ему выиграть время для того, чтобы расположить Мэрайю к себе, завоевать ее доверие. И сам он, конечно, должен вести себя так, будто доверяет ей. А это в каком-то смысле чертовски просто: Мэрайя выглядит как совершенно нормальная мать, а Вера – как совершенно нормальный ребенок. Пока между ними не вклинивается Бог.
Озеро Перри, штат Канзас, 23 октября 1999 года
Вера сидит рядом с мистером Флетчером за столом, а мама готовит завтрак.
– На завтрак мы можем выбрать, – бодро говорит ее мама, – «Чириос», «Чириос» или, если пожелаете, «Чириос».
– Я выбираю «Чириос», – отвечает мистер Флетчер и улыбается маме.
Вера сразу ощущает: что-то изменилось. Словно бы дышать стало легче.
– Как себя чувствуешь? – спрашивает он.
– Нормально, – отвечает Вера и чихает.
– Я бы не удивилась, если бы она простыла, – говорит мама, ставя перед ней миску с колечками.
– Дайте ей витамин С, – говорит мистер Флетчер. – Большая доза витамина С поможет победить простуду.
– Это все бабушкины сказки. Так же эффективно, как носить чеснок на шее.
Вера смотрит на взрослых и ничего не понимает: у нее такое ощущение, будто, пока она спала, мир перевернулся с ног на голову. В прошлый раз, когда она видела маму и мистера Флетчера вместе, они так орали друг на друга, что голова раскалывалась. А теперь болтают о лекарствах от простуды, словно ее, Веры, тут вовсе и нет.
Молча встав, она подтаскивает табурет-стремянку к шкафчику и достает со средней полки еще одну миску. Наполняет ее овсяными колечками «Чириос» и ставит на стол – туда, где никто не сидит.
– У тебя такой аппетит, что ты ешь за двоих? – спрашивает мистер Флетчер.
Вера смотрит на него с вызовом:
– Это не для меня. Это для Бога.
Мамина ложка звякает о миску. Взрослые смотрят друг на друга, как будто играют в гляделки. Мама, застыв, по-видимому, ждет, что мистер Флетчер заговорит первым. Проходит еще пара секунд, и он передает Вере кувшин с молоком.
– Держи, – говорит он и отправляет в рот очередную ложку колечек. – На случай, если Она не любит есть всухомятку.
24 октября 1999 года
Вечером Иэн, растянувшись на диване, пишет что-то у себя в блокноте, а Мэрайя сидит за кухонным столом. Он не видит ее рук, но по едкому запаху резинового клея понимает, что она пытается спасти какую-то сломанную вещь. Бесполезная затея, думает он. Этот чертов домик сам вот-вот развалится. Вдруг Мэрайя потягивается, и под бесформенной фланелевой рубашкой проступают очертания ее груди.
– Над чем работаете? – спрашивает она, с нерешительной улыбкой повернувшись к нему.
– Делаю кое-какие общие заметки для следующего эфира.
– Вот как? Я не знала, что вы продолжаете…
Собственные слова заставляют Мэрайю покраснеть, потому что их смысл слишком очевиден: она не знала, что человек может быть с ними любезным и в то же время рыть им яму.
– Ну да, мне же надо чем-то зарабатывать на жизнь.
При упоминании о заработке Мэрайя стонет:
– А я, наверное, всех своих заказчиков потеряла.
Иэн думал, она просто домохозяйка.
– Заказчики? А что вы делаете? – спрашивает он, удивленно приподняв брови.
В первую секунду как будто бы смутившись, она отодвигается и показывает:
– Вот что.
Подойдя к столу поближе, Иэн видит на бумажном полотенце четыре стены крошечного домика, а рядом веер из зубочисток, приклеенных друг к другу. Мэрайя соединяет концы веера и надевает получившуюся тростниковую крышу на домик. Выглядит это не как детская поделка, а как удивительно реалистичная модель. Точными движениями Мэрайя прорезает в стене дверь и окно.
– Как здорово! – восклицает Иэн с непритворным восхищением. – Вы скульптор?
– Нет, я делаю кукольные домики.
– А этот для кого?
– Для меня, – смеется Мэрайя. – Мне стало скучно, а тут зубочистки под руку подвернулись.
– Напомните мне спрятать от вас деревянные ложки, – улыбается Иэн.
Мэрайя откидывается на спинку стула:
– Ваши передачи… Кто их сейчас ведет?
– Я и веду, собственной персоной. Мы ставим повторы.
– А то, что вы сейчас пишете?
– Отснимем, когда я вернусь, – тихо отвечает Иэн. – Когда бы это ни было.
– Вы пишете о Вере?
– И о ней тоже.
Слыша свои слова, Иэн сам удивляется: зачем он говорит правду? Не умнее и не проще ли было бы сказать, что с профессиональной точки зрения Вера его больше не интересует? Но он не может. Потому что за последние дни Мэрайя Уайт перестала быть для него просто героиней будущей передачи, превратившись в человека, во многом похожего на него самого. Конечно, кое-какие странности есть: Вера то кормит свою галлюцинацию овсяными колечками, то, сидя на крыльце, разговаривает с пустым местом. Но Мэрайя не хвастается такими моментами как доказательствами визионерства дочери, а, наоборот, старается их скрывать. Иэн говорит себе, что в ней не меньше притворства, чем в нем самом, что она надеется заманить его в сеть, как заманила сотни Вериных почитателей. Иэн старается думать так, поскольку альтернатива для него совершенно неприемлема: не может же он признать, что его подозрения относительно матери Веры Уайт несправедливы! Ведь в таком случае мало ли в чем еще он, вероятно, ошибался!
– Если я спрошу, что вы собираетесь о ней говорить, вы скажете правду?
Иэн думает о Майкле и о сюжете, который получится, когда все это будет позади.
