– Если только вы сами нас не выдадите.
Взгляд Мэрайи выражает непреклонность. И речи не может быть о том, чтобы довериться этому человеку, которого она бы никогда не встретила, если бы не его желание извлечь выгоду из Вериной истории. Конечно, в жизни он не так самоуверен и агрессивен, как на экране. С этим не поспоришь. При личном общении он даже может быть участливым. И все-таки убежать от глаз журналистов в резиденцию Иэна Флетчера – это самоубийственный прыжок из огня в полымя.
Он по-прежнему держит ее запястье, трогая большим пальцем шрам.
– Даю честное слово, что никому вас не выдам и сам не буду вам докучать, – говорит он и улыбается. – Мэрайя, какое зло меньше: черт, которого вы не знаете, или черт, который вам уже знаком?
Они купились! От радости у Иэна даже слегка кружится голова, когда он видит, что Мэрайя пошла к Вере сообщить о перемене планов. Конечно, мамаша пока не утратила бдительности, но это ничего. Пусть считает, будто у него на нее есть какие-то тайные виды. Они действительно есть, только не такие, как она думает. На самом деле его задача – добиться, чтобы девочка добровольно посетила Майкла, а мать это позволила. Придется пустить в ход актерские способности.
Когда Мэрайя возвращается, ведя ребенка на буксире, Иэна снова поражает ее лицо. Его привлекают контрасты: следы усталости вокруг потрясающих зеленых глаз, прочерченные болью скобочки около мягких губ.
– Так вы говорите… – произносит она нерешительно, – у вас здесь дом?
Иэн еле сдерживается, чтобы не рассмеяться: в этом штате он не согласился бы жить, даже если бы это был последний оставшийся кусок суши.
– Пока нет. Но дайте мне час.
Он идет в офис «Ависа», агентства по аренде автомобилей и берет напрокат машину, расплачиваясь корпоративной кредитной картой своей телекомпании. Мэрайя остается снаружи, возле телефонных автоматов. Она боится попасться на глаза кому-то, кто может их с Верой узнать. Вернувшись с ключами в руке, Иэн смотрит на часы и хмурится. На то, чтобы съездить к Майклу, у него остается меньше часа.
– Куда вы нас везете? – спрашивает Мэрайя, когда они выворачивают на федеральную автостраду.
– На запад. Я решил, что вам лучше разместиться подальше от города.
И поближе к Локвуду, лечебнице Майкла.
– Вы ведете машину так, будто хорошо знаете дорогу.
– Я часто приезжаю сюда по делам, – врет Иэн. – В Озавки есть местечко, где сдаются домики на берегу озера Перри. Я там никогда не отдыхал, но раз сто проезжал мимо. Думаю, нам стоит туда заехать.
– А там можно купаться?
Иэн улыбается, глядя на Веру в зеркало заднего вида:
– Вода уже холодная. Вряд ли мама разрешит тебе плавать. Но против того, чтобы немножко порыбачить, она, я надеюсь, возражать не будет.
Свернув с магистрали, они пересекают границу между Миссури и Канзасом. Мэрайя смотрит в окно, за которым тянутся недавно убранные поля. Вера прижалась носиком к стеклу:
– Мама? А где горы?
– Дома, – бормочет Мэрайя.
Оглядывая обшарпанные домики, из которых состоит поселок Перри, Мэрайя напоминает себе о том, что дареному коню в зубы не смотрят. Они с Верой могли бы разместиться и покомфортабельнее, но Флетчер прав: важнее не светиться. Мэрайя смотрит, как он обходит домик управляющего, стучит, заглядывает в окно. Не дождавшись ответа, пожимает плечами и идет к машине:
– Похоже…
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – наконец откликается маленькая старушка, кокетливо выглядывая из-за двери.
– Да, мэм, пожалуйста, – произносит Флетчер, с умноженной силой источая очарование. – Мы с женой хотели бы арендовать один из ваших симпатичных коттеджиков.
С женой?
– Сезон уже закрыт. Извините.
Несколько секунд Флетчер молча смотрит на старушонку, потом говорит:
– Как добрая христианка, вы, конечно же, охотно сделаете для нас исключение, если это угодно Господу.
От неожиданности Мэрайя едва не проглатывает собственный язык.
– Мама, – шепчет Вера с заднего сиденья, – почему он так странно разговаривает?
Мэрайя поворачивает голову:
– Ш-ш-ш… Он играет. Это как спектакль для нас. Чтобы мы посмотрели.
– Иисус велел мне все закрыть первого октября, – говорит женщина.
Флетчер качает головой:
– Это, очевидно, недоразумение, мэм. Потому что мне Он сказал ехать сюда, на озеро Перри, и слушать Его голос. – Подойдя к старушке поближе, Иэн протягивает ей руку. – Извините, что сразу не представился. Я Хэрри Уолтерс, священник из Луисвилла. А это моя очаровательная жена Мейбел и моя дочка Фрэнсис.
– Фрэнсис – красивое имя. Мою незамужнюю тетушку так звали.
– Нам тоже нравится.
Старушка наклоняет голову набок:
– Так, говорите, вы священник?
– Да. И музыкант. В Кентукки я руковожу большим хором, который исполняет гимны. В этом году Господь навеял мне несколько новых мелодий, прославляющих Его имя.
– Ох, я и сама большая охотница до гимнов. Благое это дело – петь во славу Божию.
– Аминь, мэм, – произносит Флетчер.
Пожилая леди вскидывает руки:
– Кто я такая, чтобы стоять на пути у Господа? Не могу пообещать вам полное обслуживание, но простыни для вас, наверное, найдутся.
Старушка уходит, видимо за ключами, а Иэн Флетчер оборачивается и едва заметно кивает Мэрайе и Вере. Мэрайя хохочет. Ну и нервы у этого человека! Он подходит к машине, открывает дверь с ее стороны и широко улыбается:
– Мейбел, дорогая, кажется, я нашел для нас временный дом.
– Мейбел? А почему не Мелисса, не Мэрион или не…
– Потому что мне нравится имя Мейбел. Оно звучит так… бесстрастно.
Бросив на него гневный взгляд, Мэрайя оборачивается к дочери:
– Идем, Вера.
– Фрэнсис, – поправляет Иэн.
В тот момент, когда Мэрайя надевает Вере на плечи рюкзачок, старушка снова выходит:
– У вас будет бунгало номер семь. Я ложусь спать в девять, и мне дела нет до того, что вы славите Иисуса: после девяти должно быть тихо.
Открыв гостям домик, она уходит. Иэн переступает порог и сразу же становится совершенно другим человеком:
– Боже! Такое ощущение, что здесь в прошлом году кто-то умер.
Мэрайе трудно поспорить с этим замечанием. Назвав интерьер по-сельски незамысловатым, она бы ему сильно польстила. На полу вытертый коврик с пятнами. Из центральной комнаты одна дверь ведет в ванную размером с кладовку, а другая – в единственную спальню. Меблировка состоит из кофейного столика, старого клетчатого дивана и обшарпанного кухонного стола с пыльной разномастной пластиковой посудой.
