– Зачем вы принесли мне это?
– Рано или поздно газета все равно попала бы к вам в руки. Я решил, что это будет мицва, если я вам ее принесу. Ведь дурные вести легче получать от друзей.
То есть он мне друг?
– Я действительно лежала в психиатрической больнице, – зачем-то признаюсь я. – Муж поместил меня туда после попытки самоубийства. Но у меня не было галлюцинаций, как говорит этот… идиот. Я не видела Бога. И не могла передать таких видений Вере.
– Я знаю, миссис Уайт.
– Знаете? Откуда? – произношу я с горечью.
Равви Соломон пожимает плечами:
– Существует теория о том, что в каждом поколении рождается тридцать шесть истинных праведников. Мы называем их ламедвавниками: буквой «ламед» обозначается число тридцать, буквой «вав» – шесть. Это, как правило, тихие мягкие люди, иногда не имеющие образования. То есть они похожи на вашу девочку. Эти люди никуда не рвутся, не норовят пробить себе дорогу. Их мало кто знает. Но они есть, миссис Уайт. И благодаря им мир вертится.
– Вы нисколько не сомневаетесь в этой теории? И в том, что моя дочь – одна из таких людей?
– Я нисколько не сомневаюсь, что мир вертится уже очень давно. И да, я хотел бы верить, что ваша дочь одна из них. – (Наверху бьют часы.) – А вы бы не хотели?
Монсеньор Теодор О’Шонесси перезванивает отцу Макреди только вечером следующего дня. Сделать это раньше ему не позволяли бесконечные административные проблемы маленькой епархии: финансовые тяготы приходских школ и благотворительных больниц, вопросы страхования… Очень много времени отняло пренеприятное судебное разбирательство по поводу событий, произошедших летом 1987 года во время паломнической поездки с участием манчестерского священника и группы мальчиков. Наконец-то сев в свое любимое старое кожаное вольтеровское кресло, епископ берет в руки листок, на котором записано сообщение отца Макреди, и набирает номер.
– Джозеф! – весело произносит он, когда на том конце отвечают. – Это монсеньор О’Шонесси. Давненько мы с вами не виделись, да? – Вообще-то, они не виделись очень давно. Епископ даже не уверен в том, что лицо, которое он себе представляет, действительно принадлежит отцу Макреди из Нью-Ханаана, а не отцу Макдугалу из Нью-Лондона. – Вы хотели поговорить со мной о пенсионерах?
– Нет, – отвечает отец Макреди, – о юной визионерке.
– Ох, боюсь, моя Бетти стала старовата для секретарской работы. Она уже почти ничего не слышит, но у меня все не хватает духу ее уволить. Так что же у вас там за визионер?
Если бы речь действительно шла о пенсионерах – кто-нибудь, например, выделил бы средства на строительство дома престарелых, – это было бы хорошо. В последнее время на епархию вылили много грязи в связи с этим педофильским скандалом. Не мешало бы подправить репутацию. Ну а божественные видения… От них скорее следует ждать новых неприятностей.
– В нашем городе есть семилетняя девочка, которой, похоже, является Господь. – Поколебавшись, отец Макреди добавляет: – Правда, формально она иудейка.
– Тогда это не наша проблема, – с облегчением вздохнув, отвечает епископ.
– Но у нее, вероятно, стигматы.
Подумав, монсеньор О’Шонесси решает, что у него выдалась слишком тяжелая неделя, чтобы самостоятельно разбираться еще и с этим.
– Знаете, как мы с вами поступим? Такие вещи вне моей компетенции, поэтому я позвоню епископу Эндрюсу.
– Но…
– Никаких «но», – произносит монсеньор О’Шонесси великодушно, – я охотно сделаю это для вас. Всего доброго.
И он кладет трубку, прежде чем нью-ханаанский священник успевает сказать, что Бог, которого видит Вера Уайт, – женщина. Тяжело вздохнув, Джозеф возвращает телефон на место и думает: может, это и к лучшему, что он меня не дослушал.
17 октября 1999 года
Лас-Вегас нравится Колину Уайту тем, что здесь ничто никогда не закрывается. Как торговый представитель своей фирмы, он побывал и в Вашингтоне, и в Сиэтле, и в Сент-Поле, и в Сан-Диего. Во всех этих городах к полуночи тротуары пустеют. А Лас-Вегас до утра пульсирует, как артерия. Он засасывает тебя и соблазняет.
Что в Лас-Вегасе плохо, так это невозможность нормально спать. Колин и сам не знает, почему ему не спится. Может быть, виноваты яркие неоновые вывески, которые светят прямо в окно номера отеля, превращая ночь в искусственный день. А может, Колину трудно привыкнуть к тому, как новая жена ворочается во сне. Или он думает о Вере, о том, в какое неопределенное положение он ее поставил, о том, какой из него получился отец.
Джессика спит, свернувшись в клубок, а Колин встает и выходит в смежную со спальней гостиную. Когда глаза привыкают к темноте, он видит на подлокотнике дивана недоеденное яблоко из подаренной отелем фруктовой корзины. Берет его, со вздохом садится и, жуя, протягивает руку к пульту от телевизора.
Показывают рекламный ролик, расхваливающий преимущества отдыха в Нью-Гэмпшире. Колин смотрит на яркую осеннюю листву, на профиль Старик-горы, напоминающий морщинистое лицо, на крутые горнолыжные спуски. Почувствовав острую тоску по дому, он откладывает яблоко и подается вперед, упершись локтями в колени.
Если бы не его нежелание огорчить Джессику, он бы сократил их медовый месяц. Прежде чем начинать новую жизнь, он хотел бы решить проблемы старой: извиниться перед Мэрайей за то, что они просто не созданы для того, чтобы быть вместе, почувствовать на своих руках вес легкого Вериного тела, вдохнуть запах ее волос, поправляя ей одеяло. Ему бы хотелось, чтобы его кишки не завязывались больше морским узлом, когда он произносит слово «семья».
На экране появляется отель «Маунт Вашингтон», снятый с высоты птичьего полета. Колин берет телефон, начинает набирать свой бывший домашний номер, но, вспомнив, что в Нью-Гэмпшире половина пятого утра, кладет трубку. Вера сейчас, конечно, спит.
Маленькую комнату наполняют знакомые звуки, которыми начинается шоу «Голливуд сегодня вечером!». И зачем среди ночи показывать эту чушь? Колин растягивается на диване, закрывает глаза и только чуть-чуть приоткрывает их, когда слышит Петру Саганофф. Он, может, и устал, но все-таки не умер. Ее бархатистый голос обволакивает его, как одеяло. Когда на экране появляется ярко-синяя надпись: МАЛЕНЬКАЯ СВЯТАЯ?
– На прошлой неделе, – говорит Саганофф, – у нас в студии побывала мама Рафаэля Чиверно, малыша, который чудесным образом исцелился от СПИДа, после того как с ним поиграла семилетняя девочка. Сад, где это происходило, сейчас находится прямо за моей спиной.
Колин щурится, пытаясь понять, почему картинка на экране кажется ему странно знакомой.
– Нам стало известно, – продолжает ведущая, – что на днях маленькая целительница была госпитализирована с загадочным заболеванием. – (Сменяя друг друга, на экране появляются фотографии католических храмов с витражными окнами.) – На протяжении веков христиане верили, что, достигая религиозного экстаза, святые получают стигматы – раны, подобные тем, которые были нанесены Иисусу при распятии. По непонятным медицине причинам у стигматиков кровоточат ладони, ступни или бока. – Закадровый голос Петры Саганофф начинает усыплять Колина. – Для маленькой жительницы Нью-Гэмпшира стигматы – это всего лишь очередное доказательство того, что она отмечена Богом.
