– Пожалуй, да. В Бостоне на симпозиуме психиатров случился скандал.
– Скандал в сонном царстве? Звучит как оксюморон.
– Знаю. И тем не менее. Один доктор высказал предположение, что если галлюцинацию невозможно опровергнуть, то видение следует считать реальностью.
– Это уже тепло. А о каком видении речь?
– У этого доктора лечится девочка, которая считает, что ей является Бог.
Иэн начинает ощущать зуд нетерпения.
– Серьезно? И кто эта девочка?
– Неизвестно. Имен пациентов на симпозиуме не называли. Но имя психиатра я записала, – говорит Ванда и выуживает из кармана джинсов листок.
– Миз Мэри Маргарет Келлер, – читает Иэн. – Значит, эта дама не может опровергнуть галлюцинацию. А ведь наверняка затаскала ребенка по своим коллегам. Ничего. Там, где не справляются пятьдесят психиатров, достаточно одного такого, как я.
Услышав стук в дверь, равви Вайсман отрывается от своих книг и стонет. Десять часов. Значит, пришли Ротманы. У него возникает мимолетное желание затаиться и не открывать. Меньше всего на свете ему хочется сидеть и смотреть, как эти двое забрасывают друг друга такими едкими оскорблениями, что он даже сам побаивается попасть под раздачу. Конечно, раввин должен давать советы членам общины. Но его встречи с Ротманами – это не душеспасительные беседы и даже не сеансы семейной психотерапии. Это какие-то учебные стрельбы.
Вздохнув и покачав головой, равви Вайсман натягивает на лицо улыбку, открывает дверь кабинета и застывает: Ив и Херб Ротман целуются в коридоре. Через долю секунды они отскакивают друг от друга, смущенно извиняясь. Не веря собственным глазам, раввин видит, как они, садясь, сдвигают стулья поближе. Неужели это тот самый мужчина, который в прошлый раз назвал жену расчетливой коровой, вытягивающей из него кровно заработанные деньги? Неужели это та самая женщина, которая обещала отрезать мужу бейцим, если он еще раз припрется домой в середине ночи, воняя гаремом.
– Ну? – вопросительно поднимает брови раввин.
– Мы и сами знаем, – застенчиво говорит Ив, сжимая руку Херба. – Разве это не удивительно?
– Это не удивительно, это чудесно! – с энтузиазмом подхватывает Херб. – Мы вас любим, равви, но ваша помощь нам с Иви больше не нужна.
– Я рад за вас, – улыбается Вайcман. – Чем же вызваны такие перемены?
– Дело в том, – отвечает Ив, – что я просто начала чувствовать по-другому.
– Я тоже, – говорит Херб.
Если память не изменяет равви Вайсману, неделю назад он разнимал этих двоих, как боксеров, чтобы они друг друга не покалечили. А вот теперь, когда они, посидев несколько минут, попрощались и вышли, он смотрит им вслед и ничего не понимает. Казалось, этим отношениям уже даже Бог не поможет, но, видимо, Он все-таки вмешался. Иного объяснения не найти. Его, равви Вайcмана, советы тут явно ни при чем. Если бы во время последней встречи наметился какой-то сдвиг, он бы это запомнил. И записал. Но в ежедневнике никаких пометок нет. Только обозначено, что на прошлой неделе Ротманам было назначено на десять утра. А на одиннадцать – маленькой Вере Уайт.
Вера просыпается среди ночи, сжимает кулачки и тихонько хнычет. Ладони болят, как в прошлом году, когда она, поспорив с Бетси Коркоран, схватилась за металлический флагшток в самый морозный день зимы и чуть не примерзла. Повернувшись на бок, Вера засовывает руки под подушку, где простыня попрохладнее. Но это не помогает. Еще немного покрутившись, Вера думает, сходить ли ей пописать, раз уж проснулась, или просто полежать и подождать, пока руки не перестанут болеть. Идти к маме ей не хочется. Однажды она проснулась оттого, что одна нога у нее потяжелела, как арбуз, и ничего не чувствовала, кроме покалывания. А мама сказала: «Это называется „иголочки-булавочки“. Ты просто неловко лежала. Пройдет. Иди спать». Хотя на самом деле на полу никаких иголочек и булавочек не было. Вера проверила. И из ступни тоже ничего не торчало.
Она поворачивается на другой бок и видит сидящую на краю постели хранительницу.
– У меня ладошки болят, – жалуется Вера, протягивая руки.
Хранительница наклоняется и смотрит:
– Поболит только совсем немножко.
Вере становится легче, как от тех маленьких таблеток от головной боли, которые мама дает ей, когда у нее жар. Она смотрит, как хранительница берет сначала ее левую ручку, потом правую и целует обе ладони. Прикосновение губ такое горячее, что Вера подскакивает и высвобождается. Потом опускает глаза и видит: от поцелуев на коже остались красные кружки. Вера думает, что это пятна от помады, и пытается их стереть, но они не стираются. Хранительница осторожно загибает ей пальчики. Вера смеется при мысли о том, что поцелуй, оказывается, можно удержать в кулачке.
– Видишь, как я тебя люблю? – говорит хранительница, и Вера с улыбкой засыпает.
30 сентября 1999 года
Иэн рад был бы сказать, будто к Вере Уайт его привело не что иное, как безошибочный нюх разоблачителя фальсификаций, но это неправда. Хороший стратег всегда имеет на примете несколько источников информации, поэтому, когда доктор Келлер наотрез отказалась давать интервью, Иэн пустил в ход план Б.
Для того чтобы пробраться в служебное помещение местной больницы и найти там чистую униформу для медсестры, нужно полчаса. Еще десять минут уходит на инструктаж Ивон, которая в костюме медсестры проходит за стеклянную раздвижную дверь и через четверть часа возвращается, сияя:
– Я протопала прямо в кабинет МРТ и сказала сестре-регистраторше, что доктор Келлер не получила результаты своей семилетней пациентки. Сестра сразу брякает: «Веры Уайт?» Лезет в компьютер и говорит, что результаты отправили неделю назад. Вера Уайт, – повторяет Ивон. – Вот так.
Дальше Иэн принимается за работу сам. Открывает в телефонном справочнике длинный список Уайтов, достает из кармана мобильный телефон и набирает первый номер:
– Здравствуйте. Я бы хотел поговорить с мамой Веры Уайт. Ошибся? Ой, извините.
Следующие два звонка тоже оказываются безуспешными. Потом Иэн слышит автоответчик: «Вы позвонили Колину, Мэрайе и Вере. Пожалуйста, оставьте сообщение». Иэн обводит в кружок адрес и торжествующе смотрит на своих помощников. Бинго!
Ориентироваться в Нью-Ханаане не так-то просто. На Мэйн-стрит, которая, по сути, представляет собой узкий и давно не ремонтированный отрезок федеральной трассы 4, конечно, не заблудишься. Но, кроме нее, ориентиров мало: школа, отделение полиции, парикмахерская, офисный центр, кофейня «Донат кинг», и все. Можно часами блуждать по узким улочкам между кукурузными полями или по извилистым тропкам, обвивающим Медвежью гору, и даже не замечать запрятанных в зелени старых фермерских домов, где, собственно, и обитают жители городка.
Члены ордена пассионистов то входят в «Донат кинг», то выходят из него. Они приехали из самой Седоны, такие уставшие и раздраженные, что сейчас им больше хочется найти ближайший общественный туалет, чем нового мессию, поиски которого и привели их в Нью-Ханаан. Брат Хейвуд, их предводитель, переходит Мэйн-стрит и оглядывает участок земли, обозначенный как ферма Холстейн. Нью-Ханаан, думает Хейвуд, «земля, где течет молоко и мед». Но, честно говоря, у него нет никакой уверенности в том, что он привел свою паству куда нужно. С тем же успехом можно искать мессию в Новой Англии, Нью-Йорке или Нью-Брансуике. Брат Хейвуд достает из кармана набор камешков с высеченными на них рунами и бросает себе под ноги. Подбирает один и трет о большой палец. Вдруг в рот и в нос ему ударяет пыль, внезапно поднявшаяся столбом.
