Ведь боль же не отпустит.
⁂
Дилли сидела на диване в длинной комнате над бухтой. Рядом с ней были гард в форме – с фуражкой в руках, обнажив монашескую тонзуру, – и следователь в штатском, и доктор. Они мельтешили с каким-то пристыженным видом, не смотрели в глаза и, как это называется, сюсюкали.
Вы сегодня общались с отцом?
Нет.
У вас есть его номер?
У него много номеров.
Вдоль побережья, на утесах, вертелись синие огни скорой.
Катер спасателей вышел из Берхэвена, но вестей о нем не было, а погода сегодня штормовая.
Ее тело не найдут.
⁂
Она уехала из дома на побитом «саабе» матери. Свернула на приморскую дорогу. Стояла стражем отмели цапля. Выглядывала движение на полях тусклого морского света. Стояла совершенно неподвижно и царственно и поворачивала голову механически, как на шарнире. В сердце Дилли бушевал хаос. Сердце Дилли разрывалось.
Вдоль бока полуострова бежала дорога. Гора впитывала вечерний свет и мрачно сияла. В придорожном гроте показалась синяя Дева Мария. За упокой душ автомобильных жертв. К десяти уже была видна луна и странно ее манила. Яркая луна под конец лета. Как его, ксантинового оттенка. Дилли остановилась и с жужжанием опустила окно, чтобы услышать дыхание моря; где-то на высоком поле зудела поздняя косилка; где-то еще лаяла лисица. Последнее вечернее солнце оставляло на ребрах моря белые, как кости, отметины. Холмы же, со своей стороны, по-королевски вибрировали. Дело уже шло к ночи, и снова стало тихо-тихо. Разом вышли звезды – полог звезд, сцепленных чистыми нейтронными мостами, каждая звезда – ядро атома.
Она ехала в новом звездном свете по низким бокам Мискиша. Как же это славно, думаем время от времени все мы: скрыться в небе и ночи. Чтобы вознестись на этих мягких руках.
По дороге Дилли оглянулась только раз и только раз позволила губам сложиться в слово «прощай».
⁂
В свою последнюю ночь Синтия вышла на пляж. Одна спускалась по сельской дороге у моря. Ночь была неподвижной и ясной. Впереди на дороге она заметила одинокую фигуру. Даже на расстоянии она видела, что это мужчина. В его позе была поджатая угроза, хотя стоял он совершенно неподвижно, будто вырезанный из камня, и таращился через поля и холмы в сторону Берхэвена.
Ее шаг выбивал ритм на дороге, но шум приближения ничуть не потревожил мужчину, и ночь стала только более зловещей оттого, как он просто стоял, такой неподвижный и такой одинокий.
Подойдя ближе, она увидела, что его руки крепко стиснуты в кулаки. Вокруг висело осязаемое ощущение зажатого насилия. Она подумала, что, может, это просто старик, у которого с головой не в порядке, но теперь он проступил во мраке.
Ему было лет сорок – ни молод, ни стар, скорее плотный, чем стройный, – и глаза его, свирепые и широкие, таращились через поля и холмы в сторону Берхэвена.
Проходя мимо, она не смела на него смотреть. Далеко его обошла и не отрывала взгляд от земли, но покосилась исподтишка и увидела, что он босой, а его штаны обрезаны у лодыжек. А еще они казались мокрыми, будто он только что вышел из моря.
Словно какой-то заблудившийся пират; теперь она была уверена, что мужчина сорвется и набросится на нее.
Но все по-прежнему оставалось неподвижно и тихо, кроме ее шага и медленных болтающихся цепей моря.
Она прошла по дороге вдоль бухты, и, когда рискнула оглянуться через плечо, мужчина оставался там же, напряженным и окаменевшим; и она просто пошла дальше до пляжа, но когда оглянулась оттуда, то дорога была абсолютно безлюдна – пустота – и тогда она ушла в последнюю бледную темноту ночи
вдоль зубца бухты,
у серого музыкального моря,
где-то за Берхэвеном.
Глава четырнадцатая. Дождливая ночь в Альхесирасе
В порту Альхесираса, октябрь 2018 года
Ночь в здании терминала в порту Альхесираса. Ушел последний паром в Танжер. В зале почти никого не осталось. Динамики молчат. Кафе-бар закрыт, рольставни опущены. Под знаком Información – пустая стойка, за окошком темно. Рядом с окошком, на той же скамейке, сидят Морис Хирн и Чарли Редмонд – в одиночестве, не считая их раскаяния. Они легко на него настраиваются – у них как будто почти талант.
Знаешь, что еще можно сказать, Чарли?
Что же, Морис?
Что из-за этого в каком-то смысле пробуешь жизнь на вкус. Вкус раскрывается по-особенному.
Не понял, Мосс?
То бишь во всем мире больше нет такого глубокого в каком-то смысле опыта, как разбитое сердце.
Я сам из долгой родословной вот этого самого, Морис. Разбитых сердец.
Неужто, Чарли?
Все Редмонды рано или поздно собирают свои сердца по осколкам. Судя по всему, это идет в комплекте с фамилией.
Они смотрят налево, смотрят направо – в идеальном синхроне.
Как думаешь, она сама справится? Дилли?
Тяжело это себе представить. Такая молодая, в этих краях. Сколько вокруг квэрхоков?
[38]
У нее есть голова на плечах. Что еще нужно.
Есть, это да. Как у матери. Что-то хитрое и мудрое в крови.
Старый уставший марокканец кормит грудью швабру. Девушка запирает киоск и машет старику на прощание. Мимо плетется охранник со всеми муками Андалусии на челе.
Ты вспоминаешь Синтию, Морис?
Пытаюсь не вспоминать. Она сама иногда находит.
Они устремляют тяжелые взгляды в какую-то даль. Там кладезь тяжелых знаний. Они знают, что у них однажды было и что они потеряли.
Я встречался с ней в баре «Секстант», говорит Чарли.
С Синтией?
С Син.
Почему «Секстант»?
Потому что он немного в стороне. На него просто так не наткнешься. Знаешь, в основном мы просто сидели и говорили.
В основном это просто нож мне в сердце, Чарли.
Вот звуки ночи, как та слышится в терминале в порту Альхесираса:
бормотание ночного трафика с прибрежной дороги – как гудение безнадежной молитвы по дальним краям жизни,
какой-то почти детский крик экзотической птицы в задрипанных пальмах перед торговым центром superSol,
низкое рычание и треск грозы, подходящей все ближе.
Мужчины вываливаются из своего комфорта на дорогу воспоминаний: Баррак-стрит, 1986 год…
Помнишь деньки, когда была китайская жральня «Изумрудная река», Чарли?
Слушай, хватит? Пожалуйста? Мы уже никогда их не вернем, эти деньки, Мосс.
