Глава пятая. Матушка Кулак и ее пять дочерей
В порту Альхесираса, октябрь 2018 года
Здесь странно изгибается время. Бывают дни и ночи, когда нихрена не знаешь, где ты или когда. Приходят и уходят люди. Их вечные лица; их губы безмолвно движутся по диапазону всех семи тревог. Скоро снова пойдут паромы. Когда мы ходим по воде с места на место, не на месте и наши сердца. Мы охрененно сложные машины. Теперь в порту Альхесираса часы перетекают из одного в другой. Для угасающих ирландских гангстеров продолжается долгое ожидание…
Знаешь, о чем я начинаю задумываться, Морис?
Трави, Чарли.
О смерти, Мосс.
Ну, началось.
Неужто все правда так жестко, как говорят?
Не понял?
Разве это в каком-то смысле не облегчение, когда она наведывается? Черный ангел?.. Тихо… Вот, слышишь? Мягко хлопают крылья… Ты слышишь?
Чарльз?
Разве мы тут и так не задержались, Морис? Вот что мне интересно. Со всей этой нескончаемой херотенью?
Что-то я пикника не предвижу, Чарли. В плане смерти.
Думаешь, это конец?
Я не говорю, что это конец. Просто не вижу пикника.
А у меня вполне оптимистичный взгляд на костлявую. Как-то так.
И что ты там видишь, Чарли? В конце пути?
Ну, лугов с цветочками я там не вижу. Этого я ни разу не говорю. И бухту под луной не вижу. Где все твои бывшие выстроились одна за другой и ждут, молоденькие, в самом соку. Румяные щечки и радостные глазки. Этого я ни в коем разе не вижу. Но что я представляю, Морис, так это какую-то… тишину. Понимаешь? Просто какое-то… молчание.
Мило, говорит Морис Хирн. Умиротворенно.
Вот как подумать, что мы терпим при жизни? В плане шума?
Натуральная какофония, мистер Редмонд.
Приходим в мир на гребне крика и волне плача наших несчастных матерей.
Наши бедные мамочки чуть солому из матрасов не рвали.
И первым делом мы что делаем? Сами начинаем реветь и рыдать. Раскрываем легкие – и давай во все горло. Выдаем на-гора. А как уходим? На другом-то конце жизни? Часто точно так же. Так и орем!
А что между?
Шум, Морис. Ничего, кроме шума и волнений.
В жизни мы ищем тихие места, Чарльз. И как, находим?
В могиле – запросто.
Или, может, в любви.
Может, что и так.
Я ее любил, Чарли.
Знаю. Мне очень жаль.
И долго. Я ее знал, понимаешь? Синтию. Я знал, кто она такая.
Задумываешься, где она теперь?
Задумываюсь, да. И пикника я не вижу, Чарли.
Хочешь сказать, а что, если там просто…
Все то же самое.
На том свете. Что, если там просто…
Шум?
⁂
Пристает паром из Танжера. В Гибралтаре снова развивается судоходство. По терминалу сонно дефилирует потрепанная молодежь. У них на спине вес Африки. За ними бдительно следят слегка стильные, слегка одряхлевшие ирландцы.
Дилли Хирн?
Дилл или Дилли?
Маленькая.
Красивая.
Дреды. Из тех, что с собаками на поводке. И с гатчем по самое не могу.
Ирландцы беспокойно сидят на скамейке. Наблюдают с высоты своих прожитых лет. Они такие старые, что теперь далеко видно в любом направлении.
Стало непросто, говорит Морис. С Дилли. Когда она выросла. К четырнадцати-пятнадцати? Слонялась с видом как у прокаженной. А школа, где она училась? Эта школа вообще сидела у меня в печенках.
Сестры Вечной…
Да как бы они там, нахрен, ни назывались. Помню один день, Чарльз, в самый разгар учебы – день, когда у меня серьезно хватало своих дел по горло. Но меня это бесило, понимаешь? Мысль, что бедная Дилл мучается в школе. И вот я звоню директрисе. Всыпал ей по первое число. Говорю: ну-ка, миссис. Да? Я не говорю, что я тут главный по школьной форме. Но вы же понимаете, с кем у себя имеете дело? Это очень открытые молодые люди. Они еще только растут. Это молодые девочки пятнадцати лет от роду. А вы их так замуштровали со своей ужасной старомодной формой? Отвратные бесформенные юбки и джемперы, до щиколоток, как мешки. Вы же девочек самих себя стыдиться заставляете! А это красивые девчонки! Вы хоть понимаете, что это такое? Католический хиджаб!
Ну ты ей вставил пистон, Морис.
Я не говорю, что сам был в таком положении, чтобы толкать мораль. На тот момент я сидел в миле от побережья Клэра с полутонной марокканского гашиша в трюме. И с несказанным страхом господним в коленках. И волны катят, и катер кренится… боже, спаси и сохрани… Болтанка в миле от Фанора… Зимнее утро, и на горизонте ни Чарли Редмонда, ни его сраного грузовика… И я думаю: Морис? Ты уже совсем не тот для этих забав… И думаю: у моей дочки сейчас важное время – это она должна быть моим… моим фокусом, понимаешь?
Из тебя получился замечательный отец, Морис. На мой взгляд.
Но тут туман как бы расступается… И вот они, две фары… Горят… Прямо там… В утренней серости… Над старым пирсом в Фаноре… И вот он, Чарли Редмонд из Фарранри… Человек, который никогда не подведет.
⁂
Неужто конца-края этому не будет, Чарли?
Паромы приходят, паромы уходят. Она еще может нарисоваться.
Но о чем я сейчас задумываюсь?
Не начинай, Мосс.
Правда, что ли, красивые девушки роют могилы?
[25]
Мы ее узнаем, Мосс. Как-нибудь. Нутром. Лишь бы она больше не притягивала непогоду.
Думаешь, все из-за нее?
Да это у нее в крови. И мать у нее была такой же. Палец в рот не клади.
И языкастая к тому же, Синтия. Как в тот раз, когда я вернулся без глаза? Из Танжера? Только глянула – после всего, что я перестрадал, – и говорит: ты, блин, что, Том Йорк, что ли?
Впервые про такого слышу. Или погодь… Это тот хромой из Саммерхилла?
Это мужик из «Радиохеда», Чарли.
Никогда их не любил. Нытики какие-то. С тем баблом, которое они зашибают, суки? Да они на укулеле должны играть.
У него один глаз такой – газз
[26].
Такие бабки гребут. А он ноет и блеет, как застрявшая коза? Да он мамбу должен играть.
Как думаешь, я стал красивше, Чарли? В необычном смысле? Со своим разъебанным глазом?
