– Нет, волшебник – мой сын. У меня другая начинка.
– Не понимаю.
– Думаю, меня можно назвать ГЛАВНЫМ.
– Как это?
– Вообще главным. Во всяком случае, в этом мире.
Он, прищурившись, не сводил с меня взгляд.
– Вы мните себя богом?
– Так уж вышло, что я вроде как бог.
– Вот оно что…
– Не думайте, что это очень просто…
Он покачал головой, явно принимая меня за умалишенного. Я бы развеял его недоумение, но тут двери лифта открылись. Нас ждал длинный узкий коридор, где дежурил странный санитар: огромный, накачанный, с ожогом на пол-лица.
– Мы к миссис Конвей, палата 712. Как ее самочувствие?
– Принцесса отказывается от еды, – скупо отозвался Двуликий, указывая на металлический поднос.
Еда выглядела неаппетитно: огурцы в водянистой подливе, серая рыба, вонявшая на весь коридор, резиновые грибы, чахлое яблоко.
Рутелли, не испугавшись габаритов санитара, отодвинул его, как бульдозер – груду рухляди, и заторопился к палате 712. Я устремился за ним.
Обстановка палаты была спартанской: узкая койка, железный стул, шаткий фанерный столик, над которым висел на стене красный телефон для экстренных вызовов.
Флора Конвей полулежала, подложив под себя две подушки, на голом матрасе, глядя перед собой.
– Привет, Флора.
Она перевела на нас взгляд, в котором не было и тени удивления. У меня даже мелькнула безумная мысль, что она нас ждала.
Рутелли не знал, куда деваться от смущения. Ему было очень неуютно в этой каморке, где едва помещалась его туша.
– Вам надо подкрепиться, – выдавил он. – Хотя баланда здесь точно как в тюряге…
– Я рассчитывала, что вы меня накормите, Марк! Где ваши знаменитые блинчики с сыром из «Ха-Ацлаха»?
Коп еще пуще смешался и вызвался спуститься вниз, в Alberto’s, за чем-нибудь съедобным.
– У них там большой выбор салатов… – пробормотал он.
– Мне бы лучше сочный чизбургер в хрустящей булке, – уточнила свой выбор Флора.
– Принесу.
– С лучком…
– ОК.
– С огурчиками…
– Сделаем.
– И жареной картошечки.
– Заметано, – отозвался он, уже выходя.
Оставшись с Флорой с глазу на глаз, я сначала тоже не мог подобрать слов. Наконец, указывая на ее забинтованные запястья, начал:
– Наверное, не надо было доходить до такого…
– Это все, что пришло мне в голову, чтобы заставить вас вернуться.
Я плюхнулся на стул. Она не сводила с меня глаз.
– У вас тоже вид еще тот!
– Да, я знавал деньки получше этих.
– Начав придумывать мою историю, вы, наверное, отталкивались от какого-то эпизода из вашей собственной жизни?
– Этот эпизод не настолько трагичен: мне грозит всего лишь потеря связи с сыном. Жена обвела меня вокруг пальца и лишила права опеки, а теперь и вовсе решила увезти его в штат Нью-Йорк, в какую-то секту сбрендивших экологов.
– Сколько ему лет?
– Шесть.
Я стал искать в своем телефоне фотографию Тео в плаще а-ля Гарри Гудини, в цилиндре, с нарисованными карандашом усиками, с волшебной палочкой в руке. Она поступила так же: показала мне фотографии из своих счастливых времен. Кэрри играет в классики. Кэрри на манеже в парке в Кони-Айленд. Кэрри и ее шаловливая улыбка от уха до уха. Кэрри, выпачканная шоколадным мороженым. Смесь ностальгии и бескрайней грусти, коктейль из веселого смеха и горьких слез.
– Я думала над вашими словами, – сказала Флора, помолчав. – Я тоже, когда пишу, люблю ставить своих героев над пропастью и смотреть, как они балансируют.
– Таковы правила игры, – подхватил я. – Приходится дрожать вместе с ними в надежде, что они справятся и выйдут сухими из воды, даже когда выхода нет. Даже в самой отчаянной ситуации не перестаешь надеяться, что они отыщут лазейку. Но при этом остаешься капитаном корабля. Писатель не может позволить себе спасовать на глазах у своих персонажей.
В комнатушке было нестерпимо жарко, вода в чугунном радиаторе бурлила так, что даже чертям стало бы тошно. Не иначе, они закатили в системе отопления разгульный пир.
– Но даже в собственном романе творец, как вам хорошо известно, не располагает безграничной свободой, – возразила Флора.
– В каком смысле?
– У персонажа собственная правда. Стоит персонажу возникнуть, как он навязывает писателю свою идентичность, свою истинную сущность, свою тайную жизнь.
Я гадал, куда она клонит.
– Наступает момент, – продолжила она, – когда иллюзии вынужденно рассеиваются, когда маскам приходится упасть.
Я начинал понемногу ее понимать, но не испытывал сильного желания следовать за ней по этой скользкой тропке.
– Сочинитель – должник своих персонажей, Ромен. Такова их часть истины. Обещайте мне мою часть!
Я встал, и в лицо мне ударили лучи солнца, догоравшего за разноцветными фасадами «Астории». Было так жарко, что я рискнул распахнуть окно. В следующую секунду до моего слуха донеслись крики. Высунувшись, я увидел у входа в больницу драку: Марк Рутелли ввязался в драку с журналистской стаей. Оператор, недавно мечтавший посрамить самого Скорсезе, получил от него в лицо кулаком. В какой-то момент было неясно, одолеет ли Рутелли сначала шестерых, потом семерых его коллег. Но копу помог лишний вес: он раскидал своих недругов, как мух. Набежали санитары, чтобы положить конец драке. Тут в палате зазвонил телефон – так пронзительно, что у меня заложило уши. Флора сорвала трубку, прижала ее к уху и тут же протянула мне.
– Это вас.
– Правда?
– Да, это ваша жена.
4.
– Это вас.
– Правда?
– Да, это ваша жена.
Париж, 3 часа ночи.
В темной гостиной завибрировал на ореховой крышке письменного стола телефон. На дисплее настырно вспыхивало и гасло имя АЛЬМИНА. То было жесткое возвращение в реальность. Я обхватил руками голову. Впереди маячили сплошные беды, одна горше другой. По неведомой мне причине Альмина примчалась из своей Лозанны среди ночи и хватилась Тео! Но тут я вспомнил про транспортную забастовку. Решив не отвечать на звонок, я спешно зашел на сайт французских железных дорог. Сайт невыносимо тормозил, я с трудом дождался лаконичного предупреждения, что я не клиент, а простой пользователь. Страничка вокзала Лион-Пар-Дьё предоставила мне нужные сведения: скоростной поезд Париж – Лозанна застрял в Лионе. По всей видимости, Альмине осточертело ждать другого поезда, вот она и решила вернуться в Париж. Переведя взгляд на телефон, я увидел, что она оставила мне длинное сообщение.
