Островок был размером немногим больше носового платка. Не прошло и десяти минут, как я очутился на его южной оконечности, рядом с больницей «Блэкуэлл», известной во всем мире как «Пентагон» из-за пятиугольной формы. Стоило мне оказаться на больничной территории, как у меня еще сильнее засосало под ложечкой. Головокружение заставило меня остановиться, и этого хватило, чтобы потерять журналиста из виду.
Мне было до того худо, что я уже был готов сдаться. Живот сводила невыносимая боль, сосуды горели огнем, конечности отяжелели, будто в них залили бетон. Необходимо было срочно что-то съесть, чтобы усидеть в этом воображаемом мире. Я попятился назад, к плану больничной территории, который заметил, когда входил. На плане фигурировали закусочная сети Alberto’s – явная нелепость для больницы, поскольку их меню явно повышало уровень холестерина в организме.
Закусочная помещалась в большом хромированном вагоне. Я залез на обитый красным дерматином табурет у стойки и попросил блюдо, которое мне могут подать быстрее всего. Почти немедленно передо мной появился омлет из двух яиц на жареном тосте, который я слопал с таким аппетитом, словно дней десять держал сухую голодовку.
Стакан колы и кофе довершили дело: я ожил. Теперь можно было рассмотреть помещение. На стойке у самого моего локтя лежал номер «Нью-Йорк пост». Мое внимание привлек заголовок на первой странице. Я схватил газету и развернул ее, чтобы прочесть саму статью.
Романистка Флора Конвей госпитализирована после попытки самоубийства
Бруклин. – Во вторник 12 октября полиция и служба неотложной помощи прибыли в 22 часа в квартиру, где живет Флора Конвей. Она была найдена без чувств, с перерезанными венами на запястьях и доставлена в критическом состоянии в больницу «Блэкуэлл» на Рузвельт-Айленд.
Тревогу подняла ее издатель и подруга Фантина де Вилат, обеспокоенная отсутствием известий от миссис Конвей и связавшаяся с привратником «Ланкастера», кондоминиума в Уильямсберге.
Как сообщил вечером источник из медицинских кругов, писательница пришла в сознание, ее жизнь теперь вне опасности. По словам миссис Вилат, «после своего отчаянного поступка Флора приходит в себя. Как мы знаем, последние месяцы дались ей очень нелегко. Лично я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь подруге преодолеть это испытание». Напомним, что попытка самоубийства была предпринята через полгода после исчезновения маленькой дочери Флоры Конвей Кэрри, которая…
2.
Я оторвал глаза от таблоида. Наконец-то я узнал, где находится Флора и по какой причине. Я уже готовился покинуть закусочную, как вдруг увидел в глубине зала знакомый силуэт. Усы масти «перец и соль», лысый череп и внушительное брюхо не позволяли ни с кем спутать Марка Рутелли, расплывшегося на мягкой банкетке. Я отлип от стойки и поспешил к нему. Он так задумался, что забыл про стынущий гамбургер с картошкой, хотя уже опрокинул несколько пинт пива.
– Мы знакомы? – с подозрением спросил он, когда я сел напротив него.
– В некотором роде.
Это я даровал вам жизнь, но величать меня «папой» не стоит.
Благодаря профессиональному чутью копа он сразу начал выводить меня на чистую воду:
– Кажется, вы не здешний?
– Нет, но мы с вами из одного окопа.
– Что еще за окоп?
– Я друг Флоры Конвей, – объяснил я.
Он недоверчиво меня разглядывал, пытаясь понять, что у меня на уме. Я в это время вспоминал свои заметки и анкеты своих персонажей, которые я придумывал, прежде чем начать сочинять эту историю. Рутелли я знал как облупленного: славный малый, добросовестный полицейский. Всю жизнь он сопротивлялся хронической депрессии и столь же хроническому алкоголизму, испортившим ему карьеру и личную жизнь, погубившим его семью. Его исподволь пожирала избыточная чувствительность. Еще одно имя в длинном списке жертв этого безжалостного проклятия мягкосердечных – непреклонного закона, ломающего тех, кто безоружен перед свирепостью и цинизмом.
– Еще пива? – предложил я ему, поднимая руку, чтобы подозвать официанта.
– Почему бы нет? Вы, по крайней мере, не похожи на всех этих мокриц. Умеете притворяться?
– Мокрицы?..
Он кивком указал на окно. Я прищурился и разглядел на ступеньках десяток мужчин и женщин – тех самых «журналистов», с которыми я сталкивался в Уильямсберге, у квартиры Флоры. Теперь они попросту перекочевали на Рузвельт-Айленд.
Нам принесли пиво. Рутелли выпил сразу треть бокала, прежде чем спросить:
– Знаете, чего они ждут?
– Караулят Флору, полагаю?
– СМЕРТЬ Флоры, – поправил он. – Они ждут ее прыжка из окна.
– Не преувеличивайте!
Он смахнул с усов пену.
– Видите камеры? Они направлены на окно ее палаты на седьмом этаже.
Желая подтвердить свою правоту, он вскочил и вступил в неравный бой с оконной ручкой. В конце концов его усилия дали результат: верхняя фрамуга открылась, и до нас донеслись обрывки разговоров. Жаль, что я все это услышал!
– Если уж она выпрыгнет, лучше бы у нее отросли крылышки! Осточертело здесь торчать и ждать не пойми чего! – бубнил здоровенный детина с выпирающим подбородком и торчащими ушами. Он накинул себе на плечи черное пальто, что придавало ему загадочности.
– Освещение – лучше не придумаешь, солнце со спины! Я бы так снял – сам Скорсезе позавидовал бы! – вторил ему оператор, за которым я следил от самой станции.
Единственная в группе женщина посетовала:
– Мы тут задницы себе отморозим. – Она первая прыснула, довольная своим остроумием, после чего завела другую песню: – Она прыгнет!
Ей стали вторить остальные, скандируя хором:
– О-на прыг-нет! О-на прыг-нет!
Эта публика наплевала на все приличия и вконец оскотинилась. Новостная повестка выродилась в низменное развлечение, равное порнографии. Меня от такого тошнило.
– Они ждут этого с самого начала, – пожаловался на репортерскую свору Рутелли. – Им страсть как хочется, чтобы Флора покончила с собой. Смерть как яркий эпилог! Прямой репортаж о смерти. Тридцатисекундный ролик, gif падения из окна – то, что надо, чтобы собрать «лайки» и ретвиты.
– Знаете номер палаты Флоры?
– 712. Персонал меня туда не пропустил.
Допив пиво, он провел пальцами по векам. Мне нравился его взгляд, в нем читалась неподъемная усталость, но он еще не утратил способность загораться.
– Идемте, – позвал я его, – меня они пустят.
3.
Лифт поднял нас на седьмой этаж. Перед этим мы беспрепятственно пересекли холл. Никто не задавал нам вопросов, как будто нас приняли за своих. Рутелли не знал, что и думать, разрываясь между недоумением и восхищением.
– Как вы это делаете? Вы что, волшебник?
