«Фавела» располагалась в бывшем гараже с собственным крытым двориком, в этот обеденный час он был полон посетителей; местные жители называли это место «пивным садом». Не зная толком, сколько у меня времени, я поспешил расставить точки над i.
– Я не стану дописывать вашу историю, Флора. Я для того сюда и пробрался, чтобы вам об этом сообщить.
– Нет уж, вы не можете принять такое решение самостоятельно.
– Могу, и вам это хорошо известно.
– Что это значит, говоря конкретно?
Я пожал плечами.
– Очень просто: я намерен перестать работать над этим текстом. Не буду больше его обдумывать, займусь другими вещами.
– Вы сотрете файлы с жесткого диска? Одним кликом на своем компьютере выбросите мою жизнь в мусорную корзину?
– Это, конечно, упрощение, но можно сказать и так.
Ее устремленный на меня взгляд горел яростью. Лицо у нее оказалось нежнее, чем я представлял. На ней было кремовое шерстяное платье-свитер, приталенная джинсовая куртка, полусапожки цвета карамели. Суровым был не весь ее облик, а только взгляд, а еще нетерпеливые интонации.
– Ничего не выйдет, я вам не позволю, – заявила она решительным тоном.
– Будьте благоразумны, вас же не существует!
– Если меня не существует, то зачем вы сюда пожаловали?
– Это что-то вроде испытания, придуманного моим агентом и психиатром. Согласен, это идиотизм.
Бармен в майке, с руками, от плеча до кисти покрытыми татуировками, принес наш заказ – коктейли «кайпиринья». Флора залпом выпила полстакана и продолжила:
– Я прошу вас об одном: верните мне дочь.
– Не я ее у вас отнял.
– Когда пишешь, надо помнить об ответственности.
– Я не несу перед вами никакой ответственности. Перед моими читателями – другое дело, но…
– Насчет читателей – это позорная демагогия! – перебила она меня.
Я гнул свое:
– Я несу ответственность перед читателями, но только когда решаю опубликовать свой текст. С вашей историей дело обстоит иначе.
– Зачем было ее писать?
– Вы что, публикуете все, что пишете? Я – нет.
Я отпил из бокала и огляделся. Стало на удивление тепло. Заведение было оригинальное: увитая плющом кривая крыша, старый фургон с «такос» – настоящий кабачок в стиле «сальса».
– Главное в творчестве – пробы и ошибки. Когда достигаешь предела возможного, необязательно сохранять следы своих попыток. Это верно для любого искусства. Пьер Сулаж сотнями сжигал холсты, которыми не был доволен. Пьер Боннар пробирался в музеи и замазывал собственные картины, Хаим Сутин выкупал у торговцев свои картины, чтобы их переписать. Автор – хозяин своего произведения, а не наоборот.
– Хватит пропагандировать свою премудрость…
– Должен сказать, что я, как пианист, должен разучивать гаммы. Я пишу каждый день, даже по воскресеньям, даже в Рождество, даже в отпуске. Включаю компьютер и набрасываю разные сюжеты, рассказы, рассуждения. Если получается поймать вдохновение, то я продолжаю, если нет, перехожу к чему-то другому. Все просто.
– Что в моей истории вас не вдохновило?
– Ваша история, представьте, нагоняет на меня тоску. Ни малейшей забавы, не развлечение, а тяжкий труд.
Флора закатила глаза (и заодно махнула рукой официанту, чтобы снова подал ей коктейль).
– Если бы писательство было забавой, им бы занимался каждый встречный.
Я со вздохом вспомнил Набокова, называвшего своих персонажей «каторжниками», невольниками в мире, в котором он был «абсолютным диктатором, единственным ответственным за стабильность и за правду»
[12]. Русский гений не зря избегал любых приставаний. Не то что я, ведущий разговоры с порождением моей собственной фантазии…
– Послушайте, Флора, я здесь не для препирательств на тему, о чем должна быть литература.
– Вам не нравятся мои романы?
– Если честно, то не очень.
– Почему?
– В них многовато вычурности, позерства, элитарности.
– И все?
– Нет. Хуже всего то…
– Выкладывайте!
– Хуже всего то, что они невеликодушны.
Она вопреки запрету закурила и выпустила облачко дыма.
– Можете засунуть свое великодушие себе в…
– Отсутствие великодушия вызвано тем, что вы не думаете о читателях. Об удовольствии, которое им доставляет чтение. О том неповторимом ощущении, которое завладевает человеком, торопящимся вечером домой, к хорошему роману. Для вас все это скучная абстракция. За это я и не люблю ваши романы: за их холодность.
– Это все? Вы закончили свою нудятину?
– Да, и, по-моему, наш разговор пора прекратить.
– Потому что ВЫ так решили?
– Потому что мы находимся в моем романе. Нравится вам это или нет, капитан здесь – я. Все решения принимаю я, понимаете? Именно для этого я захотел стать писателем.
Она пожала плечами.
– Захотели стать писателем, чтобы тиранить своих персонажей, потому что у вас от этого эрекция?
Я вздохнул. Если она рассчитывала меня разжалобить, то добивалась этого негодными средствами. С другой стороны, ее речи облегчали мне задачу.
– Послушайте, Флора, я буду с вами откровенен. День и ночь, семь дней в неделю, я не знаю покоя. Меня все мучают: жена, издатель, агент, налоговое ведомство, судебная система, журналисты. Да хоть бы чертов водопроводчик, которого я вызывал уже три раза, а он никак не устранит у меня дома протечку. Все те, кому хочется, чтобы я перестал есть мясо, не летал на самолетах, потушил сигарету, ограничивался одним бокалом вина, ел по пять фруктов и овощей в день. Те, кто на полном серьезе уверяет, что мне не влезть в шкуру женщины, подростка, старика, китайца, а если я пытаюсь, то лучше бы мне перечитать свои тексты, чтобы убедиться, что они никого не оскорбят. Все они так мне надоели, что…
– Хватит, я, кажется, уловила вашу мысль, – перебила меня Флора.
– Мысль сводится к тому, что я не позволю меня донимать еще и вам – героине романа, существующей только у меня в голове.
– Знаете что? Вы не зря консультируетесь у психиатра.
– Вам бы тоже не помешало найти себе такого, причем поопытнее. Ну теперь мы все друг другу сказали.
– То есть вы не вернете мне Кэрри?
– Нет, потому что не я ее у вас отнял.
– Видно, что у вас нет детей.
– Вы действительно считаете, что я начал бы писать эту историю, не будь у меня ребенка?
