— Может ветер… — предположил Мышкин. — Или… уборщица.
Петя посмотрел на него и тот сразу признал:
— Ну вообще, да, какой ветер. И уборщица в темноте вряд ли убирает.
— Если нас заметят, — начал было Петя, — то…
— Ничего не будет. Думаешь охранник побежит нас ловить? Делать ему нечего в такую бурю.
— Что будем делать?
Внутри больничного дворика ветер не так завывал и они слышали друг друга гораздо лучше.
— Ты забыл, — удивился Мышкин, — зачем мы сюда пришли?
По правде говоря, Петя думал, что это Мышкин уже забыл, зачем они сюда пришли. Но оказалось, что он все помнит и отступать не намерен.
Жалюзи снова шелохнулись. Петя схватил Мышкина за руку. Примерно посередине окна белые дрожащие полосы раздвинулись и меж них, точно призрачное видение, показалось лицо, смутно знакомое Петру и оттого еще более жуткое, будто мертвец явил свой лик непрошеным визитерам.
Петя отшатнулся, его ноги подогнулись, но Мышкин удержал его. В следующее мгновение он и сам попятился, схватившись за голову.
Не удержавшись, оба осели в снег и если бы белое лицо продолжало смотреть на них, скорее всего, Петя потерял бы сознание от страха — его желудок наполнился ледяным мраком, голова гудела, а в глазах пылали серебряные искры снежинок. Он готов был провалиться сквозь землю.
— Вот… черт! — медленно произнес Мышкин, даже не делая попыток подняться. Кажется, его тоже проняло. Какая-то неведомая сила прижала их к холодной земле, не давая возможности даже шевельнуться.
В этот момент в палате вспыхнул свет. Жалюзи задвинулись и с них тотчас гора упала.
— Валим отсюда, — прошептал Петя.
— Стой… стой, погоди, — Кирилл держал его за руку.
— Она… оно нас видело. Кто это? Ты успел…
— Может это она? — спросил Мышкин, потянув Петю в тень.
— Кто — она?
— Ну… эта… Саша.
Петю передернуло. Он только об этом и думал, что это могла быть она.
— Представляешь, если это она? Значит, врачи что-то скрывают, и не говорят, что она уже встает. А может, она встает, когда никто не видит, — продолжил Мышкин, не сводя взгляда с окна.
— Ты… ты хочешь сказать, что она нас видела? — теперь Пете стало совсем страшно. «И она уже не совсем такая…» — подумал он. — «Не совсем такая, как была…»
— Мне кажется, она хотела нам что-то сказать, — заявил вдруг Мышкин. — Еще чуть-чуть и открыла бы окно.
— Ты идиот, — сказал Петя. — Она же ребенок, а там был взрослый… кто-то высокий. И лицо… почему такое…
— Мертвое?
— Да.
— Если бы ты три года пролежал в коме, думаешь, был таким розовым как сейчас? — не унимался Мышкин.
Они поднялись из снега и наблюдали за окнами из тени. Примерно через десять минут свет погас. Еще полчаса они тщетно пытались обнаружить хоть малейшее движение жалюзи. Ничего.
— Все, уходим, — сказал Петя. — Бесполезно.
— Нет. Уговор дороже денег, — сказал Мышкин. — Одно фото.
Петя хотел было закричать, что даст он ему это фото, но потом вспомнил, что единственная фотография Саши улетела вместе с бутербродом.
— Мы туда проберемся, — сказал Мышкин. — Я знаю, как. Идем.
Петя обернулся на окна. Меж недвижных белых полос жалюзи ему мерещилось жуткое белое лицо. Усмехаясь, оно облизывало стекло своим длинным раздвоенным языком.
Быстрым шагом они пересекли дворик, обогнули больницу с внутренней стороны. Слева находилась освещенная парой лампочек рампа, а на прилегающей стоянке замерли кареты скорой помощи.
— Понял? — тихо спросил Мышкин.
— Нет.
Тот покачал головой.
— Ну ты и дурень. А еще батя коп. Учись у воров, салага. Сейчас привезут очередного бомжарика или еще кого, пока покурят, выяснят, сюда ли его привезли, может нужно было в другую больницу, будут ли принимать или скажут, везите назад, где взяли, потом оформление — и все это время есть шанс проскочить. Двери открыты, никто особо не ожидает, что два малолетних придурка будут брать больницу на абордаж.
— Абордаж?
— Ну, штурмом, то есть.
— А если нас поймают?
— Ну и что. Это же не ментовка. Бить не будут. Скажем, мамку искали. Главное, сделай грустные глаза. Смотрел «Хатико»? Впрочем, они у тебя всегда такие. Девки любить будут.
Петя не сразу понял, за что именно его будут любить девки, он пока особо и не хотел никакой любви.
— Они не поверят.
— Еще как поверят. Мол, одни остались, потом назовем, если что… твою фамилию, понятно, что здесь такой нет. Если не лень им будет, посмотрят в журнале, ответят, что нет такой, если и привезли, то не сюда. И отпустят.
Петя покачал головой.
У пропускного пункта раздался сигнал, они увидели, как шлагбаум открылся и к ним направилась скорая помощь с синим маячком.
— Ай, черт с тобой! — сказал Петя. — Вдруг тебе не показалось и она действительно просила о помощи. Может, ты и прав.
— Конечно, прав, — сказал Мышкин. — Прячься, быстрее, подъезжает! — Они скользнули за угол рампы и присели.
Микроавтобус зашуршал шинами совсем близко. Хлопнула раздвижная дверь. Прозвенел звонок.
— Что там у вас?
— Попал под машину, множественные переломы, травматический шок и, кажется, еще пневмония.
— Трезвый?
— А что, сегодня есть трезвые?
— Ясно. Выгружай.
— Сам выгружай. Я уже двенадцать часов на ногах.
Кто-то ругнулся.
— Ага, давай-давай.
— А чего он такой страшный? Господи… что это с ним?
— А кого ты хотел увидеть, на погоду посмотри!
— Пойду позову кого-нибудь. Может лучше его в инфекционку, что-то я сомневаюсь, что нам нужны такие.
— Давай, зови, я пока покурю, — ответил усталый мужской голос.
Они слышали, как мужчина чиркнул спичкой, закурил, потянуло сигаретным дымом, а потом он закашлялся. Сильно, надрывно — словно кто-то разрывал его легкие изнутри.
— Слыш, Тимофеич, тебе бы самому проверится не помешало, — раздался голос из дверей больницы.
— Вот закончу смену и поеду домой лечиться, — ответил тот.
— Ладно, кури, пойду за Петровичем, куда-то он запропастился.
— Давай, только побыстрее.
Мышкин аккуратно выглянул из-за рампы.
— Никого, — шепнул он. — Бежим, пока он не вернулся!
Одним движением он влез наверх и подал руку Петру.
