Да, друг, это уже просто сальеризм. Ходил, даже, как студент, прорывался на его спектакли, смотрел его фильмы, слушал записи стихов, анализировал, записывал что-то для себя. Но ведь это факт твоей, а не его биографии, чем тут гордиться, чем хвалиться? Это как раз похоже на Сальери: «Ты, Моцарт, — Бог, и сам того не знаешь, я знаю, я…» Что ж, действительно похоже на правду.
Однако не задумывайся, пиши о том, что чувствовал, что еще живет в тебе, только не лукавь, а там — что выйдет из-под твоего пера, то и выйдет. В нем не разберешься — разберешься в себе. Как это тикали часы в «Детстве» Л. Н. Толстого: «Кто ты? Что ты?» Тебе сейчас уже 68 лет, самое время сводить счеты с самим собой до самого конца, до донышка, как это ни страшно порой делать. Зато честно. Ты не любишь Достоевского, предпочитаешь Толстого, однако уже не в первый раз записываешь, как один из персонажей Федора Михайловича. Парадокс? А может быть, не такой уж парадокс, а, скажем красивее, «парадокс об актере», который ты так никогда и не прочитал, а только сдавал по шпаргалке, когда учился в Школе-студии МХАТ.
Перечитал написанное. Разочаровался в себе. Действительно, какое-то запоздалое сведение счетов, обида на жизнь, за свою жизнь. Пахал, пахал, что-то, казалось, получалось. И другие, подчас даже часто, подтверждали. Но не достиг того, чего достиг твой «предмет», человек, которого ты, как и он тебя, судя по всему, недолюбливал. Хотя после эфросовского «Дон-Жуана», сидя в твоем доме, оставил на двери свой автограф: «Теперь уже навсегда твой И. Смоктуновский». Но прожили мы с ним две параллельные жизни. Его земная жизнь уже закончилась, твоя еще длится. Он, как персонаж чеховского «Черного монаха», когда тот был в эйфории, жил и, скорее всего, до конца жизни в ней пребывал, чему способствовало мнение окружающих: гений, наивный ребенок, востребованный в театре и кино артист, десятки ролей, десятки фильмов, артист первого положения во МХАТе, во всей стране.
А ты, «перекати-поле», менял театры, страны. Кидало в режиссуру, в чтение стихов, в сомнительное литераторство и т. д.
И вот теперь, в свои 68 лет, сидишь в «психушке» уже во второй раз и что-то строчишь, наивно рассуждаешь о природе гениальности. Признайся хоть себе, что, в сущности, тебя злит, что человек, названный в глаза гением и живший, судя по всему, в этом убеждении, подыгрывавший в гениальность и в жизни, в твоих глазах был просто очень хорошим, большим актером, чрезвычайно крепким профессионалом, толерантной ко всему личностью, «тонкорунной овцой», иногда притворщиком и хитрованом, к тому же обидевшим тебя лично.
Но ему везло, и заслуженно, ведь и в самом деле — большой талант. Он был возвеличен, удостоен всех мыслимых наград, жил материально стабильно, ничтоже сумняшеся играл Ленина, снимался в фильмах Пчелкина, фильмах сомнительных (например, «Анна и Командор»), да и играл их обычно, нормально, не более того, что ничуть не мешало ему пребывать в статусе гения, космического артиста.
В театре он, несколько припозднившись по возрасту, сыграл Иванова, сыграл отлично, но игравшая с ним Сарру Екатерина Васильева играла много подлиннее, серьезнее. Его Бах в «Возможной встрече» в постановке В. Долгачева — как бы эффектен, но не страстен, неглубок, сыгран внешне. Людовик в «Мольере» — опять внешне, с расчетом на эффекты, к которым он был склонен даже в лучших своих прошлых ролях. Была им сыграна роль Иудушки Головлева, которая могла быть и временами была выдающейся, но гигантский лайнер, сконструированный Львом Додиным, не взлетел. Так что же тебя в нем так поразило, поразило по-настоящему?
Первой по-настоящему понравившейся его работой был Моцарт в телевизионной версии оперы Н. Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери», поставленной В. Горрикером в 1962 году. Сальери был Петр Глебов. В этой работе меня поразило одно качество Смоктуновского. Его можно с одинаковым успехом назвать и бесстрашием исполнения, и поразительным бесстыдством игры. Эти понятия тесно взаимосвязаны. Эксгибиционизм — одна из основ нашей профессии. Потому, вероятно, она так мучительна. Прекрасно, возбуждающе мучительна. Ведь и эксгибиционист, полагаю, получает некое наслаждение, бесстыдно выставляя себя напоказ. У актера, разумеется талантливого, этот эксгибиционизм облекается в некие формы, приспособления. И тогда одареннейший Смоктуновский в его оперно-игровом Моцарте, не стесняясь изысканной, почти жеманной красоты жеста (руки, о, эти длани, причудливые орудия мастера-артиста), изображает чрезвычайно эффектно, как мне тогда показалось, пластику гения — Моцарта.
Кажется, именно тогда, увидев его Моцарта, я начал что-то понимать в великом актере. Пока только что-то. Потом он понравился мне в Гамлете. Пусть не все, но многое чрезвычайно. Он был принц крови. Датчанин. Умница. Как пластично он сбегал по ступенькам Эльсинорского замка. Как двигался в этой роли. Хорошо говорил. Нигде не перебирал. И всюду дотягивал до нужного этому фильму градуса. Он был и молод, и красив, но в меру. Не больше и не меньше, чем нужно. Отлично, превосходно сыгранная роль. Было и еще несколько ролей, где он задел меня за живое. Чайковский, Циолковский, наверное, что-то еще. Вот! Роль старика в фильме Эфроса «В четверг, и больше — никогда» по «Заповеднику» Андрея Битова. Снимался он много. Порфирий Петрович у Льва Кулиджанова, несколько ролей евреев (в «Степи» у Сергея Бондарчука, в фильме «Дамский портной»), Король в «Легенде об Уленшпигеле» А. Алова и В. Наумова и, конечно же, три роли у М. А. Швейцера: Плюшкин в «Мертвых душах» и сразу две в «Маленьких трагедиях» — Сальери и Скупого рыцаря.
Все, что он играл, он играл отлично, на уровне Смоктуновского. Даже у Л. Пчелкина в «Краже», в горьковских «Детях солнца», в пчелкинской же «Поздней любви» А. Н. Островского. Одно перечисление им сыгранного уже вызывает уважение к артисту. Про него не скажешь — разбрасывался, снимаясь в чем попало. Иное дело, что не все фильмы прозвучали как «Гамлет» или «Девять дней одного года», где Смоктуновский имел огромный, неправдоподобный успех, сыграв физика-теоретика типа Ландау.
Правда, мне в этом фильме с самого начала и всегда потом значительно больше нравился Алексей Баталов в роли Гусева. Я, помнится, сказал об этом Ромму, когда после одного из первых просмотров в маленьком мосфильмовском зале Михаил Ильич спросил мое мнение о фильме.
— Ну а кто из актеров понравился тебе больше других? — Было видно, да он и не скрывал, что ему самому картина нравится (завидное, редкое чувство для умного человека!).
— По-моему, все играют хорошо, Михаил Ильич, и Смоктуновский, и Лаврова, и Плотников, но если вас интересует мое мнение, то, безусловно, Алеша Баталов.
Ромм посмотрел на меня с удивлением, иронически улыбнулся и сказал:
— Смоктуновский гениален, а остальные играют отлично. — В его интонации было нечто вроде. «Вырастешь, Саша, узнаешь…»
Потом, на премьере в старом Доме кино на Воровского, мы с Роммом стояли у дверей зала. Ромм изредка ненадолго заходил в зал и прислушивался к бурной реакции, сопровождавшей блистательную премьеру роммовского создания. После монолога о дураках Куликов — Смоктуновский сорвал бурные аплодисменты зала, заполненного профессионалами, Ромм торжествующе посмотрел на меня и добавил:
