«ПРИЗНАНИЕ ХЭЛА ЛУМИСА. 13 ИЮЛЯ 1973 ГОДА».
– Ты можешь сделать так, чтобы твой брат точно это получил?
– Хэл Лумис? Это тот никчемный сукин сын, что живет на озере?
– Да.
– Не водился бы ты с такими подонками, Джонатан.
– Пожалуйста, просто позаботься, чтобы он получил эту запись. И побудь с ним рядом, пока будет слушать. Ты поймешь, зачем, поверь. И тогда станет ясно, что надо делать. Так ты сможешь мне помочь.
Он поднимает голову, наши взгляды встречаются. Глаза у него голубые, но выражение нечитаемо: не понимаю, действительно он выполнит просьбу или думает, что я сумасшедший. Честер прижимает кассету к груди.
– Я буду защищать ее ценой жизни.
– Спасибо.
– Рад, что могу, наконец, тебе помочь.
– Да. Я тоже…
– Пойду-ка я прямо сейчас позвоню брату, – говорит он. – Чем бы он ни был занят… ну, поверь, сынок, мы об этом позаботимся.
– Когда папа придет, скажите ему, что заеду позже, – добавляю я, направляясь к двери, и сталкиваюсь с парнем, который играл в бильярд.
– Ой, прошу прощения, приятель… Скотти? Скотт, в смысле? Извини, я…
– Привет, Джонни… – Он неловко вертит в руках кий, сдувает с глаз челку.
– Я думал, ты в лагере…
– Был. Меня выперли.
– О… Ну, ладно… мне пора…
– Как я понял, бейсбольная бита предназначена не для того, чтобы бить окна или еще что… – хмыкает и опускает глаза, откашливается. Футболка с изображением группы Aerosmith сидит на нем слишком плотно.
– Ну, пока, что ли… – Начинаю обходить его, но он заступает дорогу, не выпуская кий из рук.
– Погоди… как лето проводишь? – спрашивает он.
– М-м. Э-э… Ну…
– Черт, да ты уже с меня ростом! Странно как, – говорит Скотт, продолжая перебирать руками по кию.
– Да.
– И голос другой. Да и выглядишь как-то не так. С ума спятить! Прям не знаю… – Смеется.
– А… Верно. – Машинально начинаю было начесывать волосы на лоб, но обрываю себя и смотрю на него в упор. – Я… я теперь не такой…
– Круто…
Что-то изменилось. Не могу даже объяснить. Словно в мраморе этой мышечной массы появилась пара трещин, щербин на безупречном фасаде. Из глаз пропало яростное желание вышибить дух из «задохлика». Нет, они тоже стали другими. Печальными. Может, такими и были всегда.
– Мне надо идти…
– Эй, послушай! Знаешь… все эти засранцы еще в лагере… – Он возит носком «пумы» по линолеуму. – Это глупо, я знаю, но я подумал… может, если захочешь вместе потусить…
– Ты не должен прятаться, – говорю я.
– Что?
Смотрю ему в глаза и вижу того одинокого мальчишку, каким был когда-то и я, парящего в безмолвном космосе.
– Я сказал, что я теперь не такой, Скотти. Я счастлив.
Он не шевелится. Потом лицо медленно расплывается в улыбке – словно кто-то тянет уголки рта в разные стороны. Мне знаком этот взгляд.
– На самом деле, – добавляю, – не думаю, что останусь здесь на все лето. Увидимся в школе.
– Ладно, хорошо…
Он возвращается к бильярдному столу, я прохожу мимо.
Не скажу наверняка, но кажется, я только что подрос еще на пару сантиметров.
О, как же мне нравится этот новый я!
58
На часах 22:37. Папин «Кадиллак» поблескивает на дорожке в лунном свете. Мой желудок дергается вместе со Стингреймобилем. Да ладно тебе, малыш, мы это сделали. Осталось только одно…
Подъезжая ближе, слышу, как звонит телефон.
И звонит. И звонит.
Жду в темноте, пока он ответит, чтобы метнуться вверх по лестнице… Нет. Больше никаких пряток. Ты должен встретиться с ним лицом к лицу. Другого времени нет.
Дррррыннннь… Дррррыннннь… Тишина.
Бросаю велосипед на веранде и просовываю голову в москитную дверь.
На диване никого. Телевизор все еще включен: новости «Уотергейта». Вхожу и выключаю.
– Пап?..
Нет ответа.
Дррррыннннь!!! ДА ЧТОБ ТЕБЯ.
Кричу в сторону второго этажа:
– Папа? – Ответа по-прежнему нет. – Пап, это я. Слушай! Я сожалею о том, что наговорил. Я разозлился и… – Пробираюсь в комнату, зыркая во все стороны. – Пап?.. – Там, где я оставил его корчиться и кашлять на полу, его больше нет. Конфетти мертвых Зигги по-прежнему устилает пол. – Папа, ну хватит, брось эти игры, я же сказал, что извиняюсь…
Ничего. На цыпочках прохожу по коридору, включаю свет в спальне. Заглядываю внутрь. Ни следа. Нигде никаких признаков жизни.
Телефон продолжает звонить.
Бегу вниз. Два стула в столовой лежат на полу, опрокинутые. Ох! А я и не заметил их, когда входил.
Беру трубку.
– Привет, Честер, папа у тебя?
– Не понимаю, как у такого отца мог родиться ты!
– Старла?!
– Джонни, миленький!
– О боже, Старла, не могу поверить…
– Господи, связь просто ужасная, я едва тебя слышу…
– Трещит сильно… Где ты?
– В Вашингтоне. Только не говори, что забыл…
– Нет, конечно… в смысле, я просто надеялся, что, может быть…
– Я пытаюсь дозвониться целую вечность, но телефон был занят весь вечер, и…
– Слушай, я так скучаю по тебе! Мне столько надо…
– …столько надо тебе рассказать!..
Это мы произносим одновременно.
Она смеется. Я сползаю на пол по стене.
– Ты первая, – говорю.
– Ой, даже не знаю, с чего начать! И не смогу долго разговаривать, а то папа меня убьет – связь по межгороду стоит уйму денег, все дела, ла-ла-ла… Но все равно, мне так нравится здесь, Джонни, я в полном восторге! И ты бы тоже был в восторге. Это чудесно. Столько людей, таких же, как мы, понимаешь? Не таких, как все. Революционеров… Слушай, а может, сможешь сюда приехать? Немного пожить с нами?
– Ой! Да. На самом деле это было бы замечательно…
– Потому что… не знаю. Маме предложили здесь работу, преподавать в университете, и… возможно, она согласится, так что…
– Ты имеешь в виду… постоянную?
– Может быть. Да. Я не знаю…
– Ого! Это как-то неожиданно… я … просто… так…
Все. Начинаю всхлипывать прямо в трубку.
– Джонатан? Что такое? Что случилось?
