– Все хорошо, – шепчу я, подрагивая.
Целует мой шрам. Я дергаюсь, но он успокаивает жжение. Пожалуйста, давай никогда не возвращаться, думаю я. Это моя единственная мысль. Уэб улыбается, слизывает слезу, выкатившуюся из моего глаза, закрывает его поцелуем.
– Пожалуйста… сними… – шепчу ему на ухо.
Он сбрасывает простыню с постели, снимает майку. Слезы жгут щеки. Я провожу ладонью по его груди, глядя, как его глаза закрываются, губы раскрываются. Слышу тихий стон.
Задерживаю дыхание.
– Можно снять с тебя?.. – шепчет он.
– Да.
Осторожно стягивает с меня футболку, обращаясь с моим телом, как с самой дорогой и идеальной виниловой пластинкой. И тонет во мне…
Его пальцы рисуют звездную карту на моей груди, останавливаясь на талии.
Я киваю.
Его рука проскальзывает под мои бóксеры. Высоковольтный разряд прошивает меня. Вскрикиваю ему в ладонь.
– Тссс. Ты нормально? – шепчет он.
Снова киваю.
– Уверен?
– Да. Не останавливайся. Пожалуйста.
Потому что я хочу разделаться с этим раз и навсегда.
Он покрывает поцелуями мою талию. Я дрожу. Слезы льются из глаз, но теперь я хотя бы чувствую их. Не так, как во время лечения. Он стягивает шорты, прижимаясь ко мне каждой мышцей и нервом, пока мы не оказываемся сшиты в одно целое. Я не дергаюсь, не моргаю. Его лицо начинает рябить, точно на слайд-проекторе, но продолжаю держаться, сражаясь с высоковольтными проводами, хлещущими по нервам, пока…
…снова не начинаю чувствовать себя собой.
И чиню в себе то, что все это время было сломано…
Мне больше не нужно представлять, как я прячусь на Луне или переживаю космическое приключение среди звезд. Вот он, тот мир, в котором я хочу жить. Прямо здесь. С ним.
Потому что впервые в жизни здесь, в руках Уэба, я чувствую себя свободным.
46
4 июля 1973 года, среда
Тру глаза, моргаю, балансируя между сном и бодрствованием. Сердце – стабильный, тихий, пульсирующий покой. Вот, значит, как это ощущается…
Утреннее солнце заглядывает в щели между досками на окнах. В лучах плавают пылинки. Мы в безопасности. Пока.
Вот только никакого «мы» нет. Откидываю руку, обшариваю подушку, на которой нет Уэба. Где же он?
Закрываю глаза, напрягаю слух, чтобы услышать… хоть что-нибудь.
Из-за дома доносится приглушенный разговор. Не понимаю, кто это. Может, Уэб с семейством, может, Хэл с хиллбилли, может, офицер Эндрюс и национальная гвардия, прибывшие забрать меня.
Натягиваю свои шорты и его майку, которая мне велика, – поскольку своей нигде не вижу – и пытаюсь что-нибудь рассмотреть сквозь щель между досками на окне. Никакого движения ни на пляже, ни на другой стороне озера. Папин «Кадиллак» вернулся на место, хотя занавески в трейлерах задернуты. Все неподвижно. Даже вода.
Папа уже знает? Он вообще понимает, что меня нет?
Подхожу к дверному проему. Деревянные половицы скрипят под моими шагами. Ох, настоящая сцена из фильма ужасов. Высовываю голову из-за полотнища, заменяющего дверь.
– Доброе утро…
Никого нет.
Как странно быть одному в чужом доме. Словно ты – настоящий космический захватчик. Скрипя при каждом шаге, иду к москитной двери. Вставленная в рамку моментальная фотография на каминной полке блестит на свету. Раньше я ее не замечал. Уэб. Стоит между двумя пожилыми мужчинами, все трое – в белых майках и голубых джинсах. Белая деревянная церковь в отдалении, на склоне горы. Внизу подпись: «ДОМ». Уэб выглядит насупленным, даже разгневанным. Как тогда, когда мы впервые встретились. Призрак его собственной истории, сказала бы Старла.
Приглушенный смех нарушает мой транс. Бросаю взгляд во двор сквозь москитную дверь.
Уэб сидит неподвижно, уставившись в маленький костерок, в моей футболке! На нем она смотрится смешно, потому что короткие рукава едва прикрывают плечи, а низ заканчивается чуть выше талии. Вот глупыш! И все равно… К его родственникам присоединилась еще одна семейная пара, и все сидят кружком у костра, прихлебывая что-то из исходящих паром кружек.
Когда открываю дверь, все смотрят на меня. О боже. Машу рукой и спускаюсь по лестнице, будто только что завоевал премию «Мистер Инопланетянин». Да, я такой: вломился в их дом прошлой ночью, затопил его годовым запасом слез, потом скрылся в комнате младшенького, СПАЛ ГОЛЫМ С ИХ МЛАДШЕНЬКИМ! Они знают? Слышали? Уэб говорил, что их и ураганом не разбудишь, но не знаю, не знаю… Зигги, помилуй. Мне некуда бежать, иначе я бы точно сбежал.
Уэб похлопывает по бревну рядом. Костер потрескивает: больше никаких звуков не слышно.
– Доброе утро, – шепчет мне на ухо.
Мы смотрим друг другу в глаза, совершаем краткое плавание по мысленным поцелуям, и я поворачиваюсь к костру. Легкий утренний бриз означает только одно: будет жарко, как в преисподней, слишком жарко, чтобы дышать.
Кстати, об этом: кажется, никто не дышал и не двигался с тех пор, как я сел на бревно.
– Кофе? – спрашивает дедушка Уэба. У него на руке толстая кожаная перчатка, и он наливает напиток из кубинской кофеварки, кипящей над костром.
– Спасибо, – говорю я и делаю глоток.
– Джонатан, у тебя все нормально?
– Да. Я не хотел… извините за вчерашнее… Иногда Уэб – единственный, с кем я могу поговорить…
– Мы просто хотим, чтобы тебе ничего не грозило, – кивает он.
– Мне и не грозит. – Поворачиваюсь к Уэбу, который улыбается: зеркальное отражение фотографии на каминной полке. Надеюсь, во имя Зигги на Кресте, таким он останется навсегда.
– Ладно, тогда оставайтесь тут, парни, – добавляет дедушка, поднимаясь и собирая вещи. Остальные следуют его примеру.
– Что? Нет! На самом деле это мне надо идти. Я пойду…
– Нет. Ты остаешься здесь. – Он наполовину поднялся по лестнице и обернулся. – Ах да, если снова остаешься на ночь, то спишь в большой комнате. Все понял?
Уэб хмыкает. Мое лицо вспыхивает и, наверное, цветом сравнивается с костром.
– Да, сэр, – отвечаю я.
Все уходят.
Я толкаю Уэба в плечо.
– Ты же говорил, они спят так, что и ураганом не разбудишь! О господи!
– Он просто дразнится. Никто ничего не слышал.
– Почему они ушли?
Его взгляд снова превращает мой мозг в кисель, мгновенно переношусь в прошлую ночь, под полог из звезд… но когда присматриваюсь внимательнее, вижу: что-то изменилось – глаза ничего не скрывают.
– Что-то не так? – спрашиваю.
