– Что это?
– Алоэ. Оно поможет. Поверь.
– Ты узнал об этом от деда?
– Ага. И еще от древних греков, римлян, египтян, китайцев и…
– Ладно, я понял.
– Ну?..
– Ладно.
Если не считать доклада, который не считается, потому что в классе было темно, а я был покрыт золотыми блестками, я никогда никому не позволял увидеть себя без рубашки. В смысле, я и себе-то не позволяю себя видеть без рубашки. Закрываю глаза, медленно стягиваю футболку через голову.
– Ой-ей! – восклицает он.
– Знаю. Я похож на лист красного картона.
– Хуже. Даже смотреть больно.
– Ага…
Он наносит сок алоэ на мой лоб. Холодное, слизистое жжение от его пальцев начинает пульсировать в шраме.
– Ай!
– Извини, приятель. Сначала может быть больно, но потом точно станет легче, обещаю, – произносит шепотом. Господи. Сижу, не открывая глаз.
От его пальцев начинают разбегаться разряды. Может, побочный эффект лечения. А может дело в его пальцах. Потому что, ох, елки, то, как он касается моей кожи…
Его руки…
Господи всемогущий, его руки.
Я и забыл, какие они нежные. Как листочки сушильной бумаги. Они массируют мою грудь.
– Как ощущения, нормально? – спрашивает Уэб мне в щеку. Его дыхание щекочет шею.
Я не в силах ответить.
Продолжает массировать. Разряд проходит через его ладони, словно мое сердце встряхивают электроды дефибриллятора. Переживи-передыши, переживи-передыши, переживи-передыши это…
Его ладони спускаются к ногам. Зигги! Помилуй! Нет! Словно электрические браслеты обвиваются вокруг бедер. Обжигая. Дыши, дыши, дыши… я не должен… этого делать… больно… распахиваю глаза.
Он в считаных сантиметрах от меня, его руки прилипли к моим ногам…
Я вдыхаю.
Он выдыхает.
Потом подается ближе.
Я сейчас такой каменный, что с моего конца можно запускать ракеты, а я и не почувствую. Зато знаю, что он чувствует. Он прижат к нему. И горит так, что из моего глаза катится слеза, которую я не успеваю остановить.
Уэб смахивает ее.
– Ты в порядке?
Киваю.
Тонем в глазах друг друга, как в тот момент во время доклада, единственные два человека во вселенной… разлучившись с ним на эти две недели, я почти забыл, как это было. Почти…
– Я рад, что ты вернулся, – шепчет он.
– Я… тоже…
– Не следовало тебе тем вечером говорить такие вещи, – укоряет Уэб. – Ты меня очень обидел.
– Я знаю, я…
– Я не представлял, что такое возможно. Что ты можешь меня обидеть. Что кто-то это вообще может сделать. Не так…
– Извини. Я испугался. А когда я пугаюсь, внутри меня рождается безумие. Это не оправдание, но…
– Ты не должен позволять им так с тобой обращаться.
– Что?
– Если бы ты не скрывался, может, у тебя внутри не было бы такого безумия…
– Хотел бы я, чтобы все было так просто…
– Да… я понимаю… я тоже… – Стирает с моей щеки еще одну слезу, опускается на колени и пятки. Его волосы разобраны на прямой пробор и струями стекают по груди. – Как странно, я…
– Что?
Опускает взгляд.
– Не знаю, приятель… Быть здесь… с тобой… Я обычно настолько погружен в свои мысли, но, когда мы вместе… – Теребит обмахрившуюся дырочку в джинсах. – Мои мысли словно уплывают прочь, и вещи… снова обретают смысл – даже теперь. Трудно объяснить…
Я приподнимаю его подбородок. Стоит моим пальцам коснуться его кожи, меня пронизывает разряд. Сбивается дыхание, но я даже не морщусь.
– Мне этого не хватало, – шепчет он.
– Мне… тоже, Уэб…
– Я хотел бы… чтобы мы просто… не знаю…
– Я знаю… я тоже…
Его губы так близко, что я ощущаю запах вишневых леденцов – и хочу почувствовать их в собственном рту, ощутить его дыхание в своем, однако…
Нельзя.
– Я должен вернуться, – говорю, обращаясь к тканому коврику-сердцебиению. Так легче.
– О…
– В смысле, я хочу остаться, но мне небезопасно быть здесь… – Осторожно натягиваю футболку и делаю шаг к двери. Чувствую, как слезы переполняют глаза, но больше ни одной не позволю сбежать.
– Эй… Боуи-бой. – Он поднимается с пола, обнимая себя за плечи так, как мне хотелось бы, чтобы обнимал меня. – Может, придешь завтра…
Не шевелюсь.
– Мы можем прятаться от этих говнюков вместе… – продолжает он.
– Я… не могу, Уэб.
– Да… – Заправляет прядь волос за ухо, возит ступней по деревянному полу. – Помнишь ту запись, которую мы сделали у тебя в комнате?
– Конечно.
– Мы всегда можем отправиться туда, знаешь? На Луну. Там хотя бы безопасно…
– Ага… ага, безопасно…
– Значит, там и увидимся?
– Да… ладно… там и увидимся…
На лице снова улыбка с ямочками.
– Я просто… подожду на балконе. Чтобы убедиться, что ты нормально добрался на другую сторону…
Киваю и выхожу за дверь до того, как слезы начинают катиться по щекам.
Значит, как говорит Эйнштейн: «Вселенная всегда желает тебе наивысшего блага»? Будь это правдой, мы жили бы не здесь. Не в это сломанное время, не в этом сломанном городе, не на этой сломанной планете с кусочками сломанного креста Зигги. Нет. Мы бороздили бы на каравелле звездные просторы. Вместе.
Добравшись наконец до трейлеров, я оборачиваюсь, чтобы помахать рукой.
Но его уже нет.
40
1 июля 1973 года, воскресенье
Следующим утром я горю. Отрываю голову от подушки. О-о-о! Эти солнечные ожоги сжигают меня заживо. Должно быть, у меня температура… или еще что. Что произошло вчера вечером? Что такое было в этой слизи алоэ? Каждый нерв в теле – пламенный язык солнца, и мир какой-то волнистый, словно я смотрю кино и вижу эпизод, где герой видит сон. Несомненно, это мгновенная карма за то, что я встречался с ним вечером, как сказала бы тетя Луна.
Мне. Все. Равно.
– Эй! Сыно-ок. Ты как, нормально? Выглядишь так себе, – говорит папа, встряхивая меня. Получается как-то очень медленно и тягуче. Словно кто-то нажал на магнитофоне кнопку воспроизведения ровно до половины.
– Кажется, у меня температура, – пытаюсь сказать, но слова тают на языке.
