– Не смогли, сэр…
Уэб вытирает глаза, неотрывно созерцая пламя.
– Старла говорила, что там опасно, – отмечаю я, выпрямляя спину. – Что даже… есть погибшие…
– Мы потеряли несколько ребят, когда они начали стрелять. – Дядя Расселл качает головой. – Все знали, во что ввязывались, но, приятель… Пули свистели вокруг, точно мы попали во Вьетнам. Они блокировали нас снаружи. Даже не позволяли доставлять нам пищу и воду. Отрубили электричество. Пытались снова выгнать нас с нашей земли, – сжимает мою руку. – Но знаешь что, сынок? Мы стояли на своем. Семьдесят один день. Мы не сдались.
– Да, мы наконец заставили увидеть в нас тех, кто мы есть, сообщили миру обо всех обещаниях и договорах, которые белые нарушали все эти годы… – говорит дедушка Уэба, глядя в небо. – Вот что мы показали им, когда приехали все эти камеры и люди из новостей… Ох, это было нечто! Жаль, что ты этого не видел, Джонатан.
Все снова умолкают.
Потом дядя Расселл хмыкает.
– До сих пор представляю, как все эти белые увидели нас по телевизору во всей красе!
– О, наверняка принялись лупить по своим «ящикам», решив, что нарушилась цветовая схема! – подхватывает дедушка, колотя ладонями по креслу.
– Наверное, никогда после съемок «Одинокого рейнджера» в глаза не видели столько индейцев! – вторит Санни.
Они смеются.
Уэб встает, отряхивает джинсы.
– Идем, Джонатан.
– А… Ладно. Куда?
– Просто идем. – Направляется к дому.
Я встаю.
– Э-э… Спасибо… что пригласили, – говорю остальным. – Я рад, в смысле, что у вас все в порядке.
Боже, какую чушь я несу!
Дядя Расселл улыбается, похлопывает меня по спине.
– Рад был снова повидаться, паренек.
– Я тоже… в смысле, рад снова повидаться. Со всеми вами…
Слава богу, на прощанье вулканский знак не демонстрирую. Просто машу рукой. И как только выхожу из круга, слышу, как они начинают шептаться на языке, которого я не понимаю.
39
Уэб топает вверх по лестнице к заднему крыльцу.
– Ты как, в норме? – спрашиваю его.
– Да, а что?
– В смысле… ты просто… Что там случилось? Что он там говорил насчет невозможности вернуться домой, и…
– Это долгая история… Ну, ты заходишь или как? – Он придерживает москитную дверь.
– Внутрь? Ни в коем случае, Уэб, я не могу. Мне нужно вернуться на другую сторону озера до того, как…
– На другую сторону? На другую сторону?!
Проклятье. Я правда не хотел, чтобы Уэб знал. Я обещал себе, что ничего не скажу. Не хотелось бы, чтобы обо мне думали, будто я способен дышать в одной галактике с этими, но…
– Мы временно живем там. Мы с папой. У его подружки.
– О…
– Еще несколько дней.
– Правда?
– Ага.
– Угум…
Поворачиваемся к трейлерам. Я оставил свет включенным, так что теперь кажется, будто на нас глядят два глаза, дразнят. Пока никто не вернулся.
– Все они говнюки, – говорю.
– Ага.
Он стоит, не шевелясь. Может, пытается силой мысли создать ураган, который сдует трейлеры на тот свет. Или теперь по-настоящему злится на меня. Что так, что сяк – не могу его винить.
– В общем, мне следует уйти…
– Что? Нет! Перестань. – Уэб сбегает по лестнице и хватает меня за руку, таща вверх.
– Я не могу. Мне правда надо вернуться, пока отец не узнал…
– У меня есть средство от ожогов.
– Да?
– Это займет всего пару минут.
– Ну… в смысле… – Разум говорит: «Уходи. Сейчас же. Пока не стало слишком поздно». А сердце напевает: «Поздно! Уже поздно». – Ладно. Спасибо. Но потом мне надо уйти.
Его дедушка и все остальные прекращают разговор, когда мы поднимаемся по лестнице. Похоже, кто-то даже прикрутил ручку громкости цикад, сверчков и птиц, и вообще всей вселенной.
– Ты уверен, что можно?.. – спрашиваю.
– Да, а что такое?
– Они все на нас смотрят.
– А! Да им просто любопытно…
– Любопытно? Насчет чего?
– А то ты не понимаешь!
Входим в дом. Ого! Тепловая Волна
[77], Бэтмен! По всему телу тут же выступает пот. Голова начинает кружиться. Сажусь за деревянный стол в центре комнаты. Уэб исчезает, роется в каких-то ящиках.
Вижу еще три комнатки, всего в паре метров друг от друга, и каждая занавешена линялым гобеленом из крашеных ниток. В углу рядом с камином притулился крохотный холодильничек. Около него – деревянный ларь, набитый консервами и долгоиграющей едой, вроде рисовых колечек и сухих концентратов для напитков.
Подо мной – яркий коврик в форме звезды: желтые, красные, черные и голубые оттенки. Сотканный настолько идеально, что он пульсирует, точно сердцебиение, когда на него смотришь. Закрываю глаза. Дышу.
– Симпатичный у тебя дом, – говорю.
– Это не мой.
– Ой. Верно. А чей?
– Друга нашей семьи.
– Слушай, здесь, наверное, градусов шестьдесят, не меньше, – говорю я. – Почему ты не откроешь окна?
– Не могу. – Исчезает в другой комнатке.
– Почему?
Тишина. Уэб выдвигает и с грохотом задвигает ящики, шум поднял такой, будто пристраивает к дому новое крыло.
У стены – небольшой книжный стеллаж со старыми книгами, подпертый кирпичами, и проигрыватель. В миске курится какая-то трава. Может, пачули? Тетя Луна постоянно ее жгла. Те благовония пахли лесной подстилкой, но тут запах более мятный.
Уэб вбегает в комнату, тяжело дыша и потея, неся с собой ножницы и какое-то шипастое растение.
– Ты нормально себя чувствуешь?
– Ага. Просто торопился.
– О…
Верно. Потому что. Мне. Нужно. Возвращаться.
– Так почему не можешь открыть окно? – повторяю вопрос.
– Прячусь.
– От чего?
– Не от чего. От кого.
– Тогда от кого?
– От этих ублюдков с другой стороны озера, приятель.
– Серьезно?
– Ага. Снимай футболку.
– ЧТО?
– Чтобы я мог намазать тебя вот этим. – Он ставит растение на стол и срезает несколько листьев. На срезах выступает прозрачный клейкий сок.
