— И убивать. А что поделать? Слушайте, в стране хаос, и в Покрове-17 тоже начинается хаос, а я не хочу хаоса. Я его не люблю. Есть люди, которые помогут вам, и вы поможете им сделать хорошие вещи. Насколько это возможно в наши дни, конечно. Вы человек умный, писатель, у вас нестандартное мышление, тут такие нужны. Очень нужны. А вы отсюда нет, не выберетесь, нет, отсюда никого не выпускают.
Я снова отвернулся и посмотрел в окно.
Да бред все это, думал я. Полный бред.
Утреннее солнце заползло под тучи и просвечивало белесой кляксой, небо становилось серым, облака постепенно стягивались в сплошную серую массу.
— Не против, если включу радио? — спросил Капитан.
Я кивнул. Ком застрял в горле. Стало тошно.
Капитан включил радио, стал крутить ручку. Из динамика зашипели помехи. Затем послышался сухой голос диктора:
— …подтверждает, что Борис Ельцин уже сегодня намерен выступить с заявлением о роспуске Верховного Совета. Также, по данным источника, министр обороны Павел Грачев планирует провести экстренное заседание коллегии военного ведомства…
Капитан недовольно хмыкнул, снова повернул ручку, и голос ведущего потонул в скрипе и скрежете. И спустя несколько секунд я услышал другой голос: звонкий, с протяжными нотками, с какой-то парадоксальной смесью интеллигентской манерности и жесткости рабочего парня с окраин.
— …эти чертовы блокпосты и эту чертову колючую проволоку. Даже отсюда мы видим, как предатели рвут на части нашу некогда красивую и сильную Родину. Пока мы сидим тут взаперти, как подопытные крысы для института, пока мы блуждаем во тьме — в самом прямом смысле во тьме! — мир снаружи гибнет, а с ним гибнем и мы. Прорыв необходим. Прорыв — наш единственный шанс выжить. Вы чувствуете, что Покров-17 медленно убивает вас. Вы не можете это не чувствовать. Это железный факт. Приходите к нам. У нас есть…
Капитан выключил радио.
— Старик, — сказал он. — Опять вещает тут. Знаете Старика? А, точно, откуда же. Это командир группировки «Прорыв», наверняка уже слышали о ней. На самом деле он хороший человек, я его знаю. Очень необычный человек, но хороший. Только вы никому не говорите, что он хороший. Ладно, давайте лучше музыку послушаем!
Капитан вытащил из магнитофона мою кассету, достал из бардачка другую наугад, вставил, вдавил кнопку. Щелкнула магнитола, внутри с потрескиванием зашуршала пленка. Это были «ДДТ».
— Что такое осень — это небо… — раздался в динамике хриплый голос.
— О-о-о! — присвистнул Капитан. — Как верно я угадал, а? Эта песня идеально подходит ко всему, что здесь происходит! Плачущее небо под ногами…
— В лужах разлетаются птицы с облаками… — пел Шевчук.
— Осень, я давно с тобою не был, — подпевал Капитан.
Ему явно стало еще веселее.
— Осень, в небе жгут кор-р-рабли! — продолжал он, неумелым хрипом пытаясь копировать голос Шевчука. — Осень, мне бы пр-р-очь от Земли-и-и! Там, где в мор-ре тонет печа-а-ль, осень — темная да-а-аль!
Я не смотрел на капитана. Хотелось молчать и глядеть в окно.
— Приуныли вы, Андрей Васильевич, — продолжил Капитан. — Понимаю. Что такое осень? Это камни… Не унывайте! Что вас держит там? У вас нет жены и детей, родители умерли. Осень вновь напомнила душе о самом главном… Бросьте эту печаль. Как писал Алистер Кроули, каждый человек одинок навсегда.
— Осень, я опять лишен покоя… — продолжал хрипеть голос в динамике.
Капитан стал раздражать меня. Я повернулся к нему и тихо сказал:
— Вы всегда так много говорите?
— О-о-осень, в не-е-ебе… Что? Да. Всегда. А с кем тут говорить? С кем? С этими вот? — он кивнул назад. — Лучше уж в монастырь, дать обет молчания! Там, где в мор-р-е… Стоп.
Он нахмурился, выключил магнитофон и снизил скорость.
— Чувствуете? — тихо спросил он.
— Что?
— А, нуда… Сейчас. Буквально через пару секунд…
Да что еще такое, черт возьми.
Я ничего не чувствовал, но стало не по себе. Быстрыми движениями снял очки, протер их рукавом и снова нацепил на нос.
Капитан осторожно припарковался у обочины и затормозил.
Вдалеке взревели сирены.
Громко, длинно, протяжно, с железным скрежетом и электрическим завыванием. Звук усиливался и приближался, будто пролетая прямо над нами.
Господи.
По спине пробежал холодок. Я никогда не слышал ничего подобного. Только в рассказах о войне.
— Что это? — пробормотал я.
Сердце забилось сильнее, в висках запульсировало, дрогнули пальцы.
Звук сирен нарастал с каждой секундой, он бил по ушам и впивался на высоких нотах в барабанные перепонки.
— Готовьтесь, — сказал Капитан. — Сейчас будет темно.
Мне захотелось спрятаться куда-нибудь — хоть куда, лишь бы отсюда подальше, зарыться в землю, перестать существовать для всего этого мира.
Ревели сирены и темнели облака, становясь плотнее, ниже и тяжелее, и небо сначала стало темно-серым, а потом, налившись густыми сумерками, соединилось в своей темноте с облаками.
Я потянул ноздрями воздух и почувствовал слабый запах дегтя.
Сирены стихали, а мир вокруг с каждой секундой становился темнее, будто очень быстро наступала ночь.
Но это была не ночь.
Темная пелена сгущалась вокруг, тяжелела и уплотнялась, проникая под самую землю, в деревья, в кусты, в придорожный песок, заполняя лобовое стекло автомобиля, точно сам воздух вокруг становился этой чернотой.
Я посмотрел на свои руки и увидел, как пляшут на них расплывчатые черные кляксы, растекаясь по коже и становясь темнее, и еще темнее, и еще, казалось бы, куда еще темнее, но вот — в лобовом стекле машины уже ничего не видно, ни дороги, ни деревьев, ни облаков, и все это напоминало ночное беззвездное небо, но оно было везде, вверху, внизу, сзади, спереди, справа и слева.
Я посмотрел на Капитана и увидел, что его лицо темнеет. Тот повернулся, вздохнул и что-то сказал, но звуки исчезали, и я мог только видеть, как шевелятся губы.
Умолкли сирены, стихло все вокруг, исчез шум моторов.
Я попытался посмотреть на свои руки, но увидел только мутные белесые пятна. Потом исчезли и они.
Пропали все звуки.
Наступила чернота.
Исчезли все цвета, пропали источники света, будто весь мир затопило густыми чернилами и воздух вокруг стал непроглядно слепым.
Я закрыл глаза.
Разницы не было.
ИЗ МАТЕРИАЛОВ К ПОСОБИЮ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАМ
В УСЛОВИЯХ АБСОЛЮТНОГО ПОГЛОЩЕНИЯ
СВЕТОВОГО ПОТОКА
