Каменев осмотрел ее, показал остальным.
— Мне даже нравится, — сказал он. — Чесаться удобно. Мы подъезжали.
Бетонное укрытие Объекта выглядело огромным серым монолитом — грязным, в пыли, со ржавыми кусками арматуры, торчащими из наспех сделанных швов, с черными следами от дождей.
Чтобы проехать к Объекту, пришлось протаранить автобусом ворота в высокой железной стене с колючей проволокой.
Проехав еще пару десятков метров, мы остановились и вышли из автобуса перед огромной железной дверью с кодовым замком.
Мы в самом центре Покрова-17. Вот он, Объект.
Тот самый. Место, где всё это началось.
Капитан огляделся по сторонам. Недовольно нахмурился.
— Ширлики, — сказал он. — Много их тут. Вон, в траве прячутся, ждут всё чего-то…
Действительно, вокруг нас медленно, боязливо собирались уродливые ширлики, прячась в высокой траве. Наверное, они думали, что их не видно. Тупые уродцы. С огромными свиными пятачками, с жиденькими бородками, жирные, худые, с тараканьими усиками, с ослиными ушами и бараньими рогами…
Капитан, Старик и Полковник оттеснили меня ко входу, встали вокруг, передернули затворы автоматов.
Я стоял перед воротами, держа в руке чемодан с темнови-зором и защитным костюмом.
— Давай, — сказал полковник. — Не ссы. Всё получится.
Старик подмигнул мне и усмехнулся в бороду.
— Если ты всё сделаешь правильно, мы исчезнем, — сказал он. — И ширлики исчезнут, и тени, и институт. Всё это исчезнет к чертовой матери. Сделай это.
— Вы всё помните, — сказал Капитан. — Вперед. Закончите это всё.
Я подошел к кодовому замку, набрал: 26121941.
Медленно, с лязгом и громыханием отворилась проржавевшая дверь.
Я вошел внутрь.
Зашевелились в траве ширлики, злобно зашипели, стали быстро ползти в нашу сторону.
Капитан дал очередь в воздух. Ширлики на секунду замерли, а потом снова поползли.
— Закрывай! — крикнул мне Старик.
Я дернул рычаг, закрывающий дверь.
Последнее, что я видел — как Старик, Полковник и Капитан прицельно палят по ширликам, окружающим их со всех сторон.
Дверь закрылась.
Снаружи приглушенно доносились выстрелы.
Что ж.
Пора.
Сейчас надо сделать всё по порядку.
И вот я открываю чемодан, накидываю общевойсковой защитный плащ, опоясываюсь, застегиваю обвес.
Достаю темновизор, совмещенный с защитным респиратором, надеваю его на голову, проверяя, не осталось ли зазоров.
Плотно подгоняю к лицу маску, поправляю окуляры.
Натягиваю резиновые перчатки.
Плотно застегиваю капюшон.
Вешаю автомат на плечо.
Нажимаю кнопку дезинфекции.
Спустя несколько минут дергаю рычаг, открывающий внутреннюю дверь шлюза. Она огромная и круглая, похожа на здоровенную шестеренку: она открывается медленно, со скрипом и лязгом.
Передо мной — сплошная чернота.
Поворачиваю ручку на темновизоре.
Щелчок, слабое жужжание — и теперь я могу видеть в этой тьме через окуляры. Всё выглядит смутно-зеленоватым, дрожащим в помехах, расплывчатым, нечетким; но я вижу, теперь я всё вижу, и я наконец-то здесь, под куполом Объекта.
Я вижу Объект.
Это разрушенный храм Покрова Пресвятой Богородицы. Стены его разбиты и наполовину обвалены, колокольня снесена ударом снаряда, под черными окнами — груды камней и кирпичной крошки.
А под ногами хрустит снег.
И сверху падает снег, появляясь из ниоткуда прямо под сводом укрытия.
Земля возле храма изрыта воронками, усыпана гильзами и осколками снарядов.
И лежат в развалинах мертвые тела. В советской и немецкой военной форме.
Вот в разбитой пристройке — красноармеец Пантелеев. Вот в сугробе у входа — старший лейтенант Кричевский, который так хотел стать капитаном. Вот сержант Громов на ступенях храма.
Медленно иду вперед.
Стелется под ногами черная дымка: это тела мертвецов, теперь я знаю: это убитые на войне вырабатывают вещество Кайдановского, которое струится из ран вместо крови и мгновенно испаряется.
Шаг за шагом приближаюсь к храму.
Страшно ли мне?
Нет.
Я делаю то, что должен.
Делаю шаг по разбитым ступеням. Еще один. И еще.
И на входе в храм вдруг вырастает передо мной страшная, бесформенная, истекающая черной слизью туша со щупальцами и паучьими ножками.
Раскрывает бездонный рот, выпускает смертоносное жало, и распутывается в его отвратительном брюхе тугой клубок щупалец.
Я поднимаю автомат и целюсь прямо в его рот.
И спускаю курок.
Чудовище дергается, брызгая слизью в разные стороны, щупальца его вздрагивают, оно кричит и рычит.
Я выпускаю в него весь магазин.
Тварь падает на ступени храма, теряет очертания и стекает жидким студнем под мои ноги.
Она сдохла.
Я иду по ее останкам и поднимаюсь в храм.
Вот он.
Здесь всё и произошло.
Вот лежит красноармеец Максимов, вот лейтенант Старцев, вот убитые немцы, вот еще несколько ребят.
Я иду под разбитым куполом, перешагиваю через обломки стен и груды кирпичей, через обвалившиеся колонны, через тела убитых.
И встают передо мной ровным строем черные тени с красными нимбами.
У них нет лиц, но я знаю, что они смотрят на меня. Они сошли с храмовых фресок и хранят тайну красноармейца Селиванова.
Мою тайну.
Я всё равно иду вперед.
И тени расступаются, пропуская меня к Объекту-1Б. Пропуская меня ко мне.
В бледном луче света из пробитой снарядом дыры в куполе храма, в кирпичной крошке, в пыли и осколках снарядов лежит лицом вверх Василий Селиванов, крепко сжав в руке МР-40, который он вырвал перед смертью у убитого немца.
От него поднимается в воздух черная дымка.
И в воздухе перед ним висит ружейная пуля.
Фриц валяется рядом, скорчившись, и из его груди торчит рукоять ножа.
И чуть поодаль — Игнатюк, умерший от болевого шока: лицо его искажено ужасной гримасой, открыты глаза, и он держится окоченевшими руками за живот, нелепо расставив ноги. Перед смертью Селиванов видел его боль. И эту боль я только что убил.
