Танки!
Они надвигались неумолимой серой массой, взрывая гусеницами снег; с ними шли немцы в длинных шинелях, вскинув наизготовку автоматы и ружья.
— Их там дохрена! — крикнул кто-то.
— Не ссать! — раздался позади голос лейтенанта Старцева. — Всем занять позиции!
Селиванов обернулся вправо: на дороге артиллеристы готовили к бою полковую пушку.
Рядом с ним в снег залег боец с противотанковым ружьем.
— Щас мы им… — сказал солдат то ли Селиванову, то ли самому себе.
— Не стрелять! — крикнул кто-то сзади. — Ближе пусть подойдут!
Мы же не сможем, думал Селиванов, мы же не удержим, ведь их там тьма, целая тьма…
«А ну брось эти мысли», — сказал он себе.
Танки приближались, и уже можно было разглядеть черные кресты на броне, бортовые номера и короткие пушки.
Игнатюк занял позицию справа от Селиванова, а за безымянным бойцом с ПТРД расположился Пантелеев. Остальных пока не видно — значит, рассредоточились где-то дальше.
Селиванов увидел, как один из танков, подойдя еще ближе, встал, и немцы рядом с ним залегли в снегу, а башня стала медленно поворачиваться. Дуло остановилось, глядя прямо на него.
Что-то вздрогнуло внутри, участилось дыхание. Захотелось зажмуриться, но нельзя, нельзя закрывать глаза, когда…
Гулко бухнуло вдалеке, будто выбило пробку из бутылки, взвился серый дымок у ствола, и через долю секунды грохнуло прямо над головой, оглушив, ослепив, засыпав грязным снегом и крошевом красного кирпича.
Селиванов понял, что лежит лицом в снегу, мертвой хваткой вцепившись в винтовку, и не видит ничего перед собой. Разлепил глаза. В голове гудело.
«Жив… жив… жив…» — стучало в мозгу с каждым ударом сердца.
— Дер-р-ржать позиции! — заорали сзади.
Вновь громыхнуло, но уже совсем рядом, где-то справа. Это ударила полковая пушка. Возле одного из танков вздыбился белым фонтаном снег, немцы рассыпались в стороны. Мимо.
— Заряжа-а-ай! — раздалось со стороны дороги.
Танки продолжали движение на поселок.
— Артиллерию подогнать! Артиллерию! — ревел сзади Старцев, видимо по связи. — Нам же тут крышка совсем! Когда? Сколько? Да их тут больше двадцати штук! Короткова мне! Короткова!..
И вновь прогремело оглушающим ударом где-то рядом, опять засыпало снегом и кирпичом.
А вслед за грохотом раздался нечеловеческий вопль.
— Нога-а-а! Нога-а-а! А-а-а-а!
Не думать, не думать, не думать ни о чем, говорил себе Селиванов, и сердце его колотилось, и вздулись виски, и высохли губы.
Бахнул выстрел совсем рядом — это боец с ПТРД, прицелившись, спустил курок.
— Попал, сука! — прошептал он.
В самом деле, один из танков остановился и закрутил башенкой: порвало гусеницу.
Но что теперь один выстрел?
Снова ударила полковая пушка, и еще один немецкий танк остановился в клубах черного дыма. Кажется, выстрелом ему свернуло башню.
И опять громыхнуло со стороны поля, опять оглушило, опять засыпало.
И снова страшные вопли сзади.
Танки всё ближе, и немцы уже засели в снегу, целясь в сторону линии обороны, и захлопали первые винтовочные выстрелы.
— По пехоте ого-о-онь! — взревел сержант Громов.
Захлопали выстрелы, застрекотал пулемет. Селиванов прицелился в серую фигурку на фоне снега и спустил курок. Фигурка рухнула. Убит? Просто залег? Черт его знает.
А Старцев всё орал в телефон.
— Не можем ждать! Да не можем мы! Да их тут…
Опять громыхнуло. Совсем близко — да так, что Селиванову дало в голову, будто ударили по жестяному ведру.
— Никак нет! — вопил Старцев. — Есть! Так точно!
И закричал что было силы бойцам:
— Приказ отступать! От-сту-па-а-ать!
Не знали ни Селиванов, ни Громов, ни один из бойцов на рубеже — только Старцев уже знал от командования, что немцы перешли в контратаку одновременно по всем направлениям. Передовые немецкие части при поддержке танков уже входили в поселок со стороны Поречья, разбив передовое охранение мощным обстрелом.
Положение оказалось таким тяжелым, что батальону было приказано отступать уже даже не на оборонительные позиции, а еще глубже в поселок — к церкви. Туда стягивались и остальные подразделения 837-го стрелкового полка.
* * *
22 июля 2002 года
Село Недельное, Калужская область
Жара стояла несносная. Купол храма сиял на солнце яркими бликами, а на площади перед ним курлыкали, столпившись в серую кучу, грязные голуби.
Такая деревня это Недельное! Впрочем, нуда, деревня, никаких тебе многоэтажных панелек. Вот, в самом центре стоит церковь, а вокруг утопают в зелени деревянные домики. Тут домики даже приличные, по два этажа, а дальше — совсем избушки на курьих ножках.
Ехали долго — пришлось свернуть с шоссе и обогнуть Малоярославец. Впрочем, времени они потеряли немного. Да и что ни сделаешь ради деда.
Саша, тощий белобрысый подросток с красноватым лицом, отстегнулся и вылез из машины. Отец тоже. Он был толст, с пышными черными усами и в камуфляжной футболке.
— Ну и жарища, — сказал Саша, оглядываясь.
— Да нормально, — засмеялся отец. — Радуйся, отдохнешь от наших болот туберкулезных.
Саша подошел к задней двери, открыл, подал руку деду.
— Ну ты как? — спросил он деда. — Рад?
Дед, опершись на руку, медленно вылез из машины, тут же нащупал морщинистыми пальцами темные очки в нагрудном кармане, нацепил их на нос и осмотрелся по сторонам.
Увидев храм, он снова снял очки, поглядел на купол, зажмурился от света, улыбнулся. Кивнул головой.
— Никак не пойму, — сказал отец, опершись на открытую дверь. — Ты же коммунист упертый и в бога не веришь, а тут вдруг к храму его отвези.
— Нам же по пути, — сказал дед, не переставая глазеть на храм. — А в бога я и не верю.
Отец развел руками.
— Ну да, — ответил он. — Но крюк всё равно пришлось сделать. Впрочем… Ладно уж, ты хотел.
Дед обошел машину, вышел к храму. Он теребил в руках очки, жадно оглядывался по сторонам, будто впитывая каждую деталь, будто хотел навсегда запечатлеть в глазах это солнце, этот купол, деревянные домики и даже голубей на площади.
— И правда восстановили, — сказал дед. — Удивительно.
— Что, в бога поверил? — спросил ехидно Саша.
Дед улыбнулся, сверкнув металлическим зубом, надел темные очки и ответил:
