Я кивнул на Серегу. Тот беспомощно развел руками, глядя на Каменева.
Полковник молча покачал головой. Потом тоже достал сигарету, закурил, выпустил клуб дыма.
— Не нервничай так, — сказал он. — Рога кривые вырастут.
— О своих подумай, — ответил я.
Полковник задумчиво хмыкнул, кивнул.
— Справедливо, — и затянулся сигаретой.
Серега провел рукой по лицу и попытался сосредоточиться, но в итоге его взгляд остановился на бутылке водки. Полковник, увидев это, снова разлил всем по стакану.
— Вообще не понимаю, — сказал Серега, взявшись за стакан. — Если ты ехал из Покрова-17, то твою машину должен был остановить патруль. Мы всегда останавливаем, ну… всех подозрительных. А тут мало у кого есть машины, тем более в таком новом состоянии. Тут бензин-то на вес золота.
— Да, — согласился Каменев. — Незамеченным ты бы тут точно не оказался. Если бы…
Он задумался и немедленно выпил.
Крякнул, жадно закусил огурцом.
— Если бы ты не проехал во время темноты, — продолжил он, жуя огурец. — Но это невозможно. Когда наступает темнота, тут даже идти трудно, а уж машиной управлять…
— А ведь тогда утром была долгая темнота, — сказал Серега. — Как раз на полтора часа.
— А есть какой-то способ видеть в этой темноте? — предположил я. — Может, институтские что-то знают, но не говорят?
Полковник подвинул мне стакан с водкой.
— Ты пей, пей. Вот черт его знает. Мы испытывали тут приборы ночного видения, как их там, «Квакер», кажется. Не берет. Но в Институте могли что-то придумать. Могли. Запросто, да.
Я опустошил стакан, но водка больше не шла. Поморщился, откусил кусок огурца.
— Они же как-то делают вылазки под купол Объекта, — сказал Серега. — А там наверняка всегда полная темнота.
— Откуда ты знаешь? — спросил полковник.
Серега смутился и понял, что сморозил глупость.
— Просто подумал. Темнота же оттуда идет. Значит, там должно быть всё время темно.
Полковник засучил рукав, почесал руку. Она выглядела ужасно: гнойнички, волдыри, мелкие белые чешуйки. Совсем как у меня.
Серега отвел взгляд.
На свою руку я не хотел смотреть. Наверное, она выглядит еще хуже.
— Сраный Институт, — сказал полковник сквозь зубы. — Сра-ный Катасонов. Он точно что-то скрывает. Он всегда был мерзким, а после смерти Юферса как будто власть почуял. Правильно майор Денисов ему не доверял.
— Поэтому вы их захватили? — спросил я.
— В том числе. Эту хитрую жопу давно пора было прищучить. Я не верю ни одному его слову. Прикидывается вежливым интеллигентом, мать его, а сам — гниль, мразь предательская. Ему не здесь место, а там, в Москве, среди этих, которые строят новую Россию для себя. Ничего, ничего. Теперь вся эта шваль будет сидеть под шконкой и не рыпаться. Будут искать лекарство. А не найдут — сдохнут. И мы все сдохнем. И ядерную бомбу, нахуй, на весь этот город.
Полковник злобно сжал в руке стакан и резким движением опрокинул водку в себя. Закусывать не стал.
Потом взглянул на меня помутневшими глазами.
— Ты же понимаешь, что я тут теперь хозяин всего? Это мой город. Захочу — уничтожу в пыль и прах. Захочу — спасу. А что сдохну, так и пускай.
Я отставил стакан в сторону. Опять начало тошнить.
— Пал Вавилон великий с его бесконечным днем, — зачем-то проговорил я, глядя в стол перед собой.
— Что?
— Ничего. Вспомнилось. Так говорил тот парень, Капитан. Мне захотелось в туалет. Извинился, встал из-за стола, пошел к коридору и почувствовал, что водка всё же дала в голову сильнее, чем казалось. Слегка пошатнулся, оперся о стеночку, вышел в коридор.
В плохо освещенном туалете воняло мочой. Я едва не поскользнулся на скользком кафеле. Из крана в раковине размеренно капала вода.
Сделав всё, что нужно, я подошел к раковине, над которой висело треснутое зеркало с жирными разводами, выкрутил кран на полную — воды не было, только капли. Наверное, это ручка для горячей воды, да, откуда же ей тут быть. Повернул другую. Полилась узкая ржавая струйка, пахнущая отчего-то рыбой.
Кое-как умыл руки, набрал в ладони воды и опустил лицо.
Вода, пусть даже такая, хоть как-то освежала. Было бы лукавством сказать, что это приводило мысли в порядок, но, кажется, стало чуть получше.
Я поднял голову и увидел, что зеркало стало абсолютно черным.
Будто покрыто копотью.
Почему так? Только что я видел в нем свое отражение.
Я натянул рукав свитера на кулак, провел им по черной поверхности. Часть сажи со скрипом оттерлась, появилась гладкая зеркальная полоска.
Я стал тереть дальше круговыми движениями, еще несколько раз провел рукавом по зеркалу, почти очистив его.
И увидел, что за моей спиной стоит человек.
Солдат в грязной шинели с полевыми петлицами. С винтовкой за спиной.
В пыльной каске, с черным от копоти лицом и приоткрытым в ужасе ртом.
Он смотрел через отражение в зеркале прямо на меня, нет — в меня, и даже сквозь меня, и сквозь зеркало, и сквозь самого себя. Взгляд его синих глаз, пустой и страшный, пробрал до самого позвоночника.
Я обернулся.
Сзади никого не было.
Снова повернулся к зеркалу.
Вместо солдата на его месте стоял ребенок.
Лет пяти, белобрысый, в заляпанной красной футболке с Дональдом Даком и помятых детских шортах. С большими синими глазами.
Я отшатнулся от зеркала и вновь обернулся: но ребенок не исчезал, как тот солдат, он точно так же стоял на месте, сунув руки в карманы и с интересом глядя на меня.
Что за?..
Откуда он?
— Ты кто? — спросил я.
Ребенок сделал расстроенное лицо и ответил тихим, тонким голосом:
— Тебе опять плохо, да?
— Мне? В смысле…
— Тебя бабушка звала на кухню телевизор смотреть, — сказал ребенок. — Там Ельцина опять показывают.
— Какая бабушка… — пробормотал я.
Присел перед ним на корточки, стал вглядываться в его лицо. Маленькое, круглое, с обеспокоенными глазами, будто он чего-то боялся — но чего? Меня?
— Тебя как зовут? — спросил я.
Ребенок вздохнул и терпеливо ответил:
— Саша.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»
26 декабря 1941 года, поселок Недельное
