— Ага, — ответил я.
Так, стоп, это я только что танцевал вальс с мужиком? Ладно. Хорошо. Постараюсь не вспоминать об этом.
— Хороший ты мужик, писатель, — сказал Каменев, хватаясь за стакан.
— И ты хороший, — сказал я, делая то же самое.
Снова выпили.
— Ты не думай, я не это… — продолжил он, не зная, что сказать дальше.
— И не думаю, — ответил я.
— Хорошую ты песню спел, Серега, — сказал Каменев. — Слушай, писатель, а вот книга твоя…
Он замолчал и пьяно задумался, глядя в пустой стакан.
Я взял бутылку и разлил всем водку.
— Да, — сказал полковник, будто очнувшись. — Я не буду спрашивать, откуда ты знаешь про мертвых святых.
Я не знал, что ответить.
Мертвые святые во сне красноармейца Селиванова. Откуда это в моей книге?
Я попытался вспомнить, когда и в каких обстоятельствах написал этот фрагмент, но голова не соображала.
— Не знаю, — сказал я.
Полковник без тоста опрокинул стакан. Мы с Серегой последовали его примеру.
Туман в голове, господи, какой сладкий пьяный туман, как же этого здесь не хватало.
— Но хрен с ними, — продолжил полковник. — А вот твой Селиванов. Он выживет? Я просто книгу не дочитал.
Красноармеец Селиванов.
Помню, как придумывал его. Этого юношу из интеллигентной ленинградской семьи, попавшего на войну. У него дома, в голодном осажденном городе, добрые родители и пес Альберт. И он пишет стихи в блокноте, стесняясь показывать их однополчанам. Молчит. Мало шутит. Не то что балагур Игнатюк и его друг Пантелеев…
— Извини, — сказал я. — Он погибнет в бою за Недельное. Его отделение спрячется от обстрела в разрушенном храме, и их расстреляет штурмовой отряд немцев. Погибнут все.
— Ну вот что ж так, — грустно сказал полковник. — Мне нравится твой Селиванов. Что-то в нем… живое. Хотя и понятно, что не было его никогда.
Полковник загрустил, непослушной рукой взял бутылку — водка в ней кончилась.
— Твою мать, — сказал он и открыл вторую.
Разлил по стаканам.
— А может, перепишешь книгу? — сказал он. — Пусть Селиванов твой выживет? А?
Я не понимал. Впрочем, мне вообще трудно было что-то понимать. Пьяная голова, пьяная, мать ее, голова.
— Не понял. Переписать? Но ведь книга уже вышла давно.
— Не знаю! — отрезал полковник. — Второе издание, или как у вас там? Пусть выживет. А? Пусть! Ты же писатель, ты творец, ты можешь! Пусть он еще и Берлин возьмет!.. Пусть на гармони играет у развалин Рейхстага! Пусть едет домой из Берлина, пусть к семье вернется, к своему псу Альберту, пусть живет еще свою долгую счастливую жизнь! Пусть будет живой.
Пожалуйста. А?.. Пусть переживет всё вот это. Срань всю эту нашу безбожную, этот наш стыд и срам, всё это жалкое бессовестное время. Стыдно, твою же мать, как же стыдно. Как представлю, что они смотрят нам в глаза…
И снова выпил.
Я взглянул на Серегу — он был пьянее всех, глаза его помутнели, он раскачивался на стуле и смотрел на нас отупевшим взглядом с ангельской улыбкой. Кажется, он уже не здесь.
Полуголая женщина с календаря на стене смотрела на нас и призывно улыбалась белыми зубами.
— Блин, бардак устроили… — сказал полковник и нагнулся за листами бумаги, которые мы опрокинули на пол в танце.
Поднял несколько листов, стал рассматривать их помутневшими глазами.
Вдруг, глядя на один из листов, замер и широко раскрыл глаза. Стал беззвучно шептать что-то губами, быстро пробегая зрачками по тексту.
— Что-то не так? — спросил я.
Полковник не ответил. Он читал документ.
— Б-быть не может, — сказал он ошалевшим голосом.
А потом взглянул на меня.
Мы смотрели друг другу в глаза и молчали.
— Да что такое? — нетерпеливо спросил я.
Даже Серега, кажется, очнулся и наблюдал за полковником непонимающим взглядом.
Каменев снова перечитал документ. Он читал его снова и снова, не веря в то, что видит.
Схватился рукой за щеку, замотал головой, будто пытался прогнать дикое наваждение.
— Быть не может, — повторил он.
И снова посмотрел на меня.
А потом медленно заговорил:
— Когда ты убил майора Денисова, на месте был составлен протокол осмотра. Это такая бумага для следствия. Где, когда обнаружено тело, как оно лежит, что рядом, какие найдены улики, что изъято.
— И? — спросил я.
Полковник раскрыл папку на столе, стал копаться в бумагах, извлек оттуда лист и отдал его мне.
— Вот. Читай. Это копия протокола осмотра, которую отдали мне и которую я пришил к делу.
Я начал читать.
Труп старшего оперуполномоченного ОВД № 143 Восьмого ГУ МВД Денисова Игоря Валентиновича. Тело лежит лицом вверх. Голова расположена на юго-восток, левая рука направлена на восток, правая рука согнута под телом, левая и правая ноги направлены в сторону северо-запада, правая нога полусогнута в колене.
Ладно, хорошо. Это я его так выкинул из машины.
Финский нож в груди до упора. Следов борьбы не обнаружено. Сняты отпечатки пальцев. Всё как полагается.
На обочине следы транспортного средства, переходящие на асфальтированную дорогу. Анализ ширины колеи и беговой дорожки. Легковой автомобиль ВАЗ-2106 «Жигули». Ну да, моя машина.
А дальше целый абзац вымаран черной ручкой.
Я поднял взгляд на полковника. Тот смотрел на меня хмуро и пристально, будто вмиг отрезвел.
Дальше в документе — изъятые улики, время, дата, подписи…
— Видишь, что закрашено черной ручкой? — спросил полковник.
Я кивнул.
— А теперь смотри, — сказал он и протянул мне листок, который нашел на полу. — То была копия. А вот оригинал. Только сейчас увидел его.
Я взял листок и увидел, что здесь фрагмент текста уже не закрашен черным.
«Анализ рисунка протектора на асфальте показал, что автомобиль ВАЗ-2106 «Жигули» до совершения преступления направлялся от Покрова-17 в сторону блокпоста № 3. Далее обнаружены следы резкого разворота обратно».
Я ничего не понял.
Перечитал еще раз.
От Покрова-17 в сторону блокпоста № 3.
Полковник глядел на меня хмуро и сосредоточенно, будто заново узнавая мое лицо, а потом забрал листок, пробежался по нему взглядом еще раз и сказал:
— Ты не ехал в Покров-17. Ты ехал из Покрова-17.
