— Не знаю, — сказал я.
— Дурак, дед. Отсюда все хотят выбраться. Только никто не может. Ты, это… — он, кажется, немного расслабился. — Ты говоришь, книжку про войну написал. Воевал?
— Нет, — мне стало забавно, и я улыбнулся, глядя перед собой на трассу. — Как я мог воевать, мне же пятьдесят два года, я в сорок первом только родился.
— А выглядишь, как будто воевал.
Как же он надоел.
Я не умел общаться с такими людьми. Вернее было бы сказать — не любил.
Когда мы проехали еще десять километров по трассе, впереди на горизонте показался алый край солнца, лучи рассвета вспыхнули бликом на лобовом стекле. Я поморщился, но от солнца стало легче и спокойнее.
Незнакомец по-прежнему не убирал обрез. Он выглядел уставшим, но напряженным. Судя по красным глазам, он не спал всю ночь.
— Раз уж так, — сказал я. — Скажи хотя бы, как тебя зовут и откуда ты вообще.
— Допустим, Леша, — ответил незнакомец. — Обычно меня звали Блестящий. Из-залысины, ага.
— Что-то подсказывает, что ты каким-то образом связан с не очень законными делами. Даже не знаю что. Кличка? Внешний вид? Твой обрез?
Блестящий ухмыльнулся и не стал отвечать.
Мой козырь сейчас — разговорить человека с обрезом, попробовать если не расположить его к себе, то хотя бы вывести на нейтральное отношение. Успокоить, в конце концов.
— Ты лучше расскажи мне про это место. Что здесь вообще? Тут разве не один городок?
— Городок… — протянул Блестящий. — Зона-то большая. Тут три деревеньки, Светлое, Железное и Колодец. Есть железнодорожная станция, но туда лучше не соваться. Ну и в самом центре… Небольшой городок, да, это и есть Покров-17. Там институт какой-то, где ученые работают, менты и солдаты туда-сюда мотаются, там почти все дома пустые, ну, знаешь, панельки пятиэтажные. Аты что, на экскурсию приехал? Какого хрена я тебе тут все рассказываю?
— А от тебя убудет? — я не переставал удивляться своей наглости.
Блестящий снова хрипло хохотнул.
— Да и правда, хрена ты турист такой, не могу… Ну про Черный Покров и объект хоть знаешь?
— Что?
Блестящий снова хищно заулыбался, сверкнул золотым зубом, прищурился.
— Да ты гонишь, дед… Как сирены выли, не помнишь?
— Нет. Что это вообще?
— Значит, увидишь еще. Ну, как увидишь… — он усмехнулся. Казалось, Блестящий стал относиться ко мне чуть теплее. Значит, сработало. Я ненавидел конфликтовать с людьми. Всегда лучше втереться в доверие, расположить, уболтать. Даже если на тебя наставили обрез.
— А чем вы тут тогда занимаетесь? — спросил я.
— Челноки мы, дед. В Химки ездим. Деревянными членами торгуем.
— Что?
Блестящий расхохотался, брызнул слюной, кашлянул.
— Да шучу, боже ж ты мой. Выживаем. Как можем. Я вот с обрезом выживаю. Лучше, чем без обреза.
— Слушай, убери его уже, я нервничаю, — сказал я.
— Хер тебе. Вот там видишь поворот? Нам туда.
Что ж, не сработало.
Когда машина подъезжала к повороту, Блестящий покосился взглядом на открытый бардачок.
— О, что за музыка у тебя? Русское поле… чего? Экспериментов? Народные песни что ли слушаешь? «На-На» не слышал. Поставь что-нибудь, нам еще минут десять ехать.
Народные песни. Ага.
Я вдавил кнопку проигрывателя. Раздался хриплый, протяжный голос вперемешку с потрескиваниями и шипением:
Набить до отказа собой могилу — Это значит наследовать землю. Что же такое наследовать землю? Это значит исчерпать терпение, Что и требовалось доказать…
— Вырубай, башка щас лопнет, — сказал Блестящий. — Что ты только слушаешь… Батя у меня таким голосом орал, когда пьяный был.
Я выключил проигрыватель. Ну конечно, подумал я, ничего удивительного.
О «Гражданской обороне» я узнал в 92-м году, когда пришел на встречу со студентами факультета журналистики МГУ. Один наглый долговязый парень вместо того, чтобы поддержать разговор о книгах или о журналистике, спросил, слушаю ли я современный российский рок. Я тогда засмеялся. Я вообще редко слушал музыку.
А долговязый не унимался и продолжал говорить: послушайте, мол, «Гражданскую оборону», я уверен, что вам должно понравиться. Я потом совершенно позабыл об этом, а потом, гуляя по Арбату, наткнулся на надпись черным фломастером на стене: «Гражданская оборона», где буквы «а» были стилизованы под символ анархии. Вспомнил, спустя пару дней ради любопытства раздобыл у знакомых самопальную кассету с криво напечатанным черно-белым вкладышем, поставил дома в магнитофон — и ошалел.
— Время сейчас такое говно, — продолжал Блестящий. — Вроде и посвободнее, караулы ослабили, на армию совсем болт положили, а грузовики с продуктами ходят реже, и жратвы стало меньше, черт его знает, дед, что будет… Нас тут все забыли нахер. Горбачев забыл, а Ельцин с Гайдаром своим и Чубайсом и подавно забыли. Ты писатель, да, так пиши, пиши! Про всё напиши! Как нас тут забыли, как мы тут живем как звери, как боимся… Ты же не знаешь, да, точно, ты же не знаешь! Ха!
Он наклонился — из его рта воняло — и понизил голос до хриплого шепота:
— Тут жесть происходит, понимаешь? Тут страшно. Тут Черный Покров. Тут мертвые святые ходят тенями. И твари эти, и люди как чудовища, и чудовища как люди…
Пока Блестящий говорил это, лицо его выглядело совсем иначе, будто у испуганного ребенка.
— Что за… О чем ты? — ошарашенно спросил я.
— Весело тебе тут будет, дедуль, — Блестящий снова криво улыбнулся и замолчал.
Мы свернули с трассы и выехали с асфальта на грунтовую дорогу, проходящую через сосновый лес. Машину затрясло сильнее. Вскоре за очередным поворотом кончился лес, и за ржавой перекошенной табличкой с надписью «Светлое» показалась деревня.
Мы проехали несколько покосившихся домиков с крышами из дырявого рубероида, с длинными покосившимися заборами и разросшимися палисадниками, со штабелями гнилых досок, накрытых брезентом. Людей на улице не было.
— Уже почти, — сказал Блестящий. — Вот у этого дома останови.
Я подвел машину к дому, на который он указал.
— Выходи, — скомандовал Блестящий.
Пришлось открыть дверь и выйти из машины.
— Отдай ключи, — сказал Блестящий.
— Зачем?
— Чтобы ты не сбежал. Думаешь, я тут найду хоть еще одного придурка с машиной? Гони давай, таксист.
Я отдал Блестящему ключи, тот сунул их в карман, захлопнул дверцу, хитро посмотрел на меня, ухмыльнулся, снова ткнул мне в лицо обрезом.
— Жди, я недолго. Поговорю с человечком и вернусь.
