Полковник молчал. Все молчали. Я ощущал себя победителем; сердце билось как проклятое, в венах кипел адреналин. Мне тогда казалось, что впервые в жизни я подчинил человека своей воле; и не просто человека, а самого настоящего врага, победил его, заставил действовать так, как хочу я; пусть, может быть, ненадолго, пусть это была ошибка, но что ж — нечего терять.
У выхода стоял бело-синий уазик, у его открытой двери курил худенький милиционер с лейтенантскими погонами. Увидев полковника, он швырнул сигарету на асфальт, быстро затоптал и вытянулся по стойке «смирно».
Каменев, потирая руку, бросил беглый взгляд на лейтенанта и проворчал ему тихо:
— Мы сейчас поедем одни. Вернемся сразу в отделение, может, к вечеру, может, завтра. Оставьте в институте наряд из четырех человек.
Лейтенант коротко кивнул.
Каменев обернулся к автоматчикам, вгляделся в их лица, прищурился.
— На всякий случай, — сказал он тяжелым и жестким голосом. — То, что было сейчас в комнате. Вы ничего не видели и не слышали. Понятно?
— Так точно, товарищ полковник! — хором ответили оба. Каменев хмуро кивнул.
— Садитесь, — сказал он мне, махнув рукой в сторону уазика.
Я сел на пассажирское кресло, пристегнулся. Каменев втиснулся грузным телом в машину, плюхнулся на сиденье, захлопнул дверцу и повернул ключ зажигания.
Он не смотрел в мою сторону и ничего не говорил.
Мы молча тронулись и начали выруливать с площади к проспекту.
За окном снова проносились заколоченные фанерой окна, разбитые фонари, заросшие дворы с ржавыми детскими площадками. Машину трясло на покореженном асфальте.
— Знаете, что в Москве творится? — спросил Каменев, не глядя на меня.
— Когда я уезжал, там было тревожно.
— Сейчас всё хуже, — сказал он и повернул ручку радиоприемника.
Сквозь шипение радиопомех звучал приглушенно-трескучий голос.
— Состоялся телефонный разговор Бориса Ельцина и Билла Клинтона, который продолжался 17 минут. Президент США полностью поддержал заявление своего российского коллеги…
Голос утонул в помехах и замолчал. Каменев, не отрывая взгляд от дороги, вновь повернул ручку. Ничего — только хрип и шипение. Наконец удалось нащупать другой голос, слабый и женский.
— Министр внешних экономических связей России Сергей Глазьев подал в отставку в знак протеста против указа президента. Глазьев оказался единственным членом кабинета министров, выразившим несогласие с действиями Бориса Ельцина…
Снова помехи.
— В блокированном Белом доме продолжается внеочередная экстренная сессия Верховного Совета во главе с Русланом Хасбулатовым. По словам очевидцев, на подходе к зданию парламента замечены вооруженные люди…
Голос опять замолчал.
Каменев опять покрутил ручку, и вдруг послышался уже знакомый звонкий голос, который я слышал, когда мы с Капитаном ехали в город. Голос Старика из «Прорыва».
— …этот эфир, приходи на железнодорожную станцию. Нам стоит поговорить и узнать…
Полковник выключил радио.
— Слушайте, — спросил я после недолгой паузы. — А куда мы едем?
Каменев впервые за это время повернулся ко мне. В глазах его ощущалась злоба.
— К человеку, который смог вылечиться. Как и обещал. Я не соврал.
— Где это?
— В деревне Колодец.
* * *
24 сентября 1993 года
Санкт-Петербург
Вечером папа повел пятилетнего Сашу гулять по Васильевскому острову. В одном из дворов на Большом проспекте жил дракон. Понятное дело, ненастоящий. Здоровенный, наверняка очень злой, с мощными крыльями и тремя головами — одна большая и еще две поменьше, на тонких вытянутых отростках. На спине у него почему-то был плавник. Возле дракона постоянно играли дети.
А еще внутрь этого дракона можно было залезть. Прямо через пасть. Папа запрещал и говорил, что там очень грязно. От этого хотелось еще больше. Если грязно, значит, наверняка, очень опасно. Саша любил читать книги о приключениях, которые давал дедушка, и понимал, что настоящий мужчина должен тянуться к опасным местам. Вряд ли там есть что-то кроме грязи, но вдруг внутри и правда что-то интересное?
— Нет, Саш, там грязно, — снова сказал папа, когда они в очередной раз проходили мимо. — Мама будет ругаться.
— Я помоюсь, — сказал умоляюще Саша.
Это было логично. Папа сдался и разрешил — в конце концов, и правда ничего страшного, грязь и грязь.
Саша опустился на карачки и героически пополз в пасть к дракону. Началось приключение.
Но оно закончилось довольно быстро, потому что внутри воняло самым настоящим говном. Вряд ли оно принадлежало дракону. Рядом с кучкой валялись смятые бумажки, окурки и почему-то грязные шприцы.
— Ничего интересного, — с деловым видом сказал Саша, вылезая из дракона и хлопая ладонями по грязным штанам.
Когда они пришли домой, дедушка смотрел телевизор, курил и сквозь кашель ругался на Ельцина. Из телевизора громко кричали.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»
Ночь на 22 декабря 1941 года, поселок Недельное
— Нихт шиссен! Нихт шиссен!
Долговязый немец в серой шинели, подняв руки, перешагивал через заваленное снегом окно храма и боязливо оглядывался вокруг. За ним выглянул еще один.
Держа немцев на прицеле, бойцы обступали их с двух сторон — расслабляться нельзя, бой не окончен, совсем рядом еще гремят винтовочные выстрелы и стрекочут пулеметы.
Но немцы, засевшие в храме, видно, поняли, что сопротивляться бессмысленно. Они выходили наружу, перешагивая через груду кирпичей у полуразрушенного окна — второй, третий, четвертый… Осторожно бросали оружие наземь, испуганно переглядывались.
— Аллее? — спросил сержант Громов, когда наружу вышли восемь человек.
— Я, я, — закивал один из немцев, косясь головой в сторону храма.
— Селиванов, Пантелеев, Игнатюк, проверьте, — сказал Громов.
Действительно, в храме, тускло освещенном керосинками, не было больше никого. Внутри все загромождено ящиками, окна наполовину забиты мешками, под ногами ржавые осколки и битые кирпичи…
Селиванов поднял голову — в куполе зияла дыра, и сквозь нее чернело ночное небо с еле уловимым синим оттенком. Скоро рассвет.
Где-то вдалеке, видимо, уже на окраине села затрещали автоматы и снова смолкли. Ружейная пальба становилась реже.
— Подумать только, из самого божьего дома немцев прогнали, — запыхавшимся, но бодрым голосом сказал Игнатюк.
