Я сажусь в одно, мисс Ларсен – в другое; мисс Ларсен улыбается мне с видимой тревогой.
– Да, мэм, – отвечаю я миссис Мерфи.
– А, так ты ирландка, да?
– Да, мэм.
Она расплывается в улыбке.
– Я так и подумала! Правда, несколько лет назад была у меня одна полька с волосами еще порыжее твоих. Ну конечно, и шотландки попадаются, хотя их в наших краях немного. Я, видишь ли, тоже ирландка, если ты пока не догадалась, – добавляет она. – Приехала сюда, как и ты, совсем крохотулькой. Семья моя родом из Эннискорти. А твоя?
– Из Кинвары. В графстве Гэлвей.
– Надо же, место-то знакомое. Мой двоюродный брат жену взял из Кинвары. Ты про клан Суини слышала?
Я никогда не слышала про клан Суини, однако киваю в ответ.
– Ну надо же. – Ей это явно по душе. – А фамилия твоя как?
– Пауэр.
– И крестили тебя как… Дороти?
– Нет, Ниев. В первой приемной семье мне сменили имя.
Лицо мое заливается краской: я ненароком призналась, что меня выгнали уже из двух семей.
Она, впрочем, то ли не замечает, то ли ей все равно.
– Ну, я так и подумала. Дороти-то не наше имя. – Она нагибается, вглядывается в мою подвеску. – Кладдах! Уж и не помню, сколько лет я их не видела. Из дома, да?
Я киваю:
– Бабушка подарила.
– Угу. Глядите, как она его бережет, – обращается она к мисс Ларсен.
Только при этих словах я понимаю, что сжала крестик пальцами.
– Я не хотела…
– Да ладно, девонька, – говорит миссис Мерфи, поглаживая меня по коленке. – У тебя от своего народа одна только эта памятка и осталась, верно?
Когда внимание миссис Мерфи переключается на чайный сервиз с крупными розами, который стоит на столе, мисс Ларсен подмигивает мне исподтишка. Похоже, мы обе удивлены тем, как быстро мне удалось завоевать расположение миссис Мерфи.
Комнатка у мисс Ларсен опрятная и светлая, а размером с кладовку; места едва хватает для односпальной кровати, высокого дубового комода и узкого письменного стола из сосны, с латунной лампой. Покрывало на кровати заправлено гладко, по-больничному; наволочка на подушке белая, чистая. По стенам развешено несколько акварельных картинок с цветами, на комоде стоит черно-белая фотография строгой на вид супружеской четы в позолоченной рамке.
– Это ваши родители? – спрашиваю я, вглядываясь.
Бородатый мужчина в темном костюме неловко замер за спиной у худощавой женщины, которая сидит в кресле с прямой спинкой. На ней черное платье без всяких затей, она похожа на мисс Ларсен, только строже.
– Да. – Она подходит, вглядывается в фотографию. – Обоих уже нет в живых, так что я, строго говоря, тоже сирота, – добавляет она после паузы.
– Я на самом деле не сирота, – признаюсь я.
– Да?
– Вернее, я этого не знаю точно. Случился пожар, и маму отвезли в лечебницу. Больше я ее не видела.
– Так есть вероятность, что она жива?
Я киваю.
– И ты надеешься ее разыскать?
Я вспоминаю то, что после пожара сказали про маму Шацманы: она помешалась, потеряла рассудок вместе со своими детьми.
– Ее отвезли в лечебницу для душевнобольных. Она… была не в себе. Даже и до пожара.
Я впервые произношу перед кем-то эти слова. Становится легче.
– Ах, Дороти. – Мисс Ларсен вздыхает. – Сколько ты уже всего натерпелась за свою короткую жизнь!
В шесть мы спускаемся к общему ужину; изобилие меня просто поражает: окорок в центре стола, жареный картофель, брюссельская капуста блестит от масла, полная корзинка булочек. Тарелки из настоящего фарфора, в фиолетовых незабудках, с серебряным ободком. Даже в Ирландии мне не доводилось сидеть за таким столом, разве что по праздникам – а ведь сегодня обычный вторник. Пять пансионерок и миссис Мерфи стоят возле своих стульев. Я встаю за свободный рядом с мисс Ларсен.
– Дамы, – обращается ко всем миссис Мерфи со своего места во главе стола, – разрешите представить вам мисс Ниев Пауэр из графства Гэлвей, прибывшую к нам из Нью-Йорка. В Миннесоту она приехала на поезде – возможно, вы читали про такие поезда в газетах. Она проведет здесь несколько дней. Давайте постараемся сделать так, чтобы она чувствовала себя как дома.
Всем женщинам лет по двадцать с небольшим. Одна работает кассиршей в универсальном магазине Нильсена, другая – в пекарне, еще одна – секретаршей в «Хемингфорд леджер». Под бдительным оком миссис Мерфи все они обращаются со мной вежливо, даже тощая и угрюмая мисс Грюнд, кассирша из обувного магазина. («Она не привыкла к детям», – шепчет мисс Ларсен мне в ухо, после того как мисс Грюнд бросает на меня через весь стол ледяной взгляд.) Я сразу вижу, что все пансионерки побаиваются миссис Мерфи. По ходу ужина я подмечаю, что она вспыльчива и даже вздорна, а также любит командовать. Если кто-то высказывает мнение, с которым она не согласна, она обводит взглядом присутствующих, выискивая союзников. Правда, ко мне она неизменно добра.
Прошлую ночь я лишь немного поспала на холодном школьном крыльце, а до того ночевала на грязном матрасе в зловонной конуре с тремя другими детьми. Сегодня же меня укладывают в отдельной комнате, на постели, аккуратно застланной свежими простынями, под два одеяла. Пожелав мне спокойной ночи, миссис Мерфи подает мне халат и нижнее белье, два полотенца, для ванны и для рук, зубную щетку. Показывает, где в конце коридора расположена умывальная комната, там есть настоящая раковина и кран, унитаз со сливом и большая фарфоровая ванна; миссис Мерфи говорит: наливай ванну и лежи в ней сколько хочешь; остальные сегодня могут воспользоваться другой умывальней.
Когда она уходит, я вглядываюсь в свое отражение в зеркале: впервые, с тех пор как я приехала в Миннесоту, мне довелось заглянуть в целое зеркало, не треснувшее, не пошедшее пятнами. Оттуда на меня таращится незнакомая девочка. Худая, бледная, с тусклыми глазами, выпирающими скулами и свалявшимися темными волосами; щеки обветрены, нос покраснел. Губы растрескались, свитер обносился и весь в грязи. Я переглатываю – она переглатывает тоже. Горло саднит. Похоже, я простудилась.
Я ложусь в теплую ванну и закрываю глаза: мне кажется, что я парю на облаке.
Вернувшись к себе – сухая, согревшаяся, в новом халате, я закрываю дверь, задвигаю засов. Стою, прислонившись к ней спиной, и наслаждаюсь. У меня никогда в жизни не было собственной комнаты – ни в Ирландии, ни на Элизабет-стрит, ни в Обществе помощи детям, ни в коридоре у Бирнов, ни у Гротов. Я тяну одеяло, аккуратно заправленное под матрас, залезаю под него. Даже подушка в хлопковой наволочке вкусно пахнет мылом – просто удивительно. Я лежу на спине, не выключаю электрическую лампочку, разглядываю красные и синие цветочки на кремовых обоях, белый потолок над головой, дубовый комод с вязаной салфеткой и гладкими белыми ручками. Смотрю вниз, на плетеный коврик, на блестящие половицы под ним. Гашу свет, лежу в темноте. Глаза привыкают к мраку, теперь удается различить силуэты предметов. Электрическая лампа. Комод. Спинка кровати. Мои башмаки. Впервые с того момента, как больше года назад я сошла в Миннесоте с поезда, я чувствую себя в безопасности.
