Мистер Грот не хочет брить меня наголо. Говорит, это будет преступлением. Вместо этого наматывает мои волосы на кулак и отхватывает чуть ниже затылка. Пряди потоком струятся на пол, а он подравнивает оставшееся на длину сантиметра в четыре.
Следующие четыре дня я провожу в этом угрюмом доме, жгу поленья, кипячу воду, дети, как всегда, цепляются за меня, лезут под ноги, миссис Грот снова залегла на сырые простыни, на непросохший матрас, в волосах у нее по-прежнему кишат вши, а я ничего не могу с этим поделать, решительно ничего.
– Мы по тебе скучали, Дороти! – говорит мисс Ларсен, когда я возвращаюсь в школу. – И вы поглядите-ка, у нее новая прическа!
Я дотрагиваюсь до затылка: волосы там стоят торчком. Мисс Ларсен знает, почему меня остригли, это написано в записке, которую мне велели отдать ей сразу же, как выйду из фургона, но она не подает виду.
– Знаешь, – говорит она, – ты теперь очень похожа на флэппера. Знаешь, кто это такие?
Я качаю головой.
– Флэпперы – это девушки из больших городов, которые коротко стригут волосы, ходят на танцы и вообще делают все, что хотят. – Она дружески улыбается мне. – И ведь кто знает, Дороти? Может, именно такой ты потом и станешь.
Округ Хемингфорд, штат Миннесота
1930 год
К концу лета мистеру Гроту вроде как стало больше везти. Все добытое он приносит домой в мешке, тут же потрошит, потом вывешивает тушки в сарае за домом. За сараем он устроил коптильню и теперь топит ее без перерыва – коптит белок, рыбу, случается, что и енота. Мясо распространяет сладковатый запах, от которого меня мутит, но это все лучше, чем ходить голодной.
Миссис Грот опять беременна. Говорит, что родит в марте. Меня волнует одно: как бы мне не пришлось помогать при родах. Когда мама рожала Мейзи, рядом было множество наших соседок по Элизабет-стрит, которые и сами уже рожали, так что мне просто поручили присмотреть за младшими. Миссис Шацман, которая жила в конце коридора, и сестры Красновы, жившие этажом ниже, – на всех у них было семеро детей – пришли к нам и взяли руководство на себя, плотно закрыв дверь спальни. Папа куда-то смылся. Может, это они его услали, не знаю. Я сидела в гостиной, играла в «ладушки», повторяла с малышами азбуку и пела все известные мне песенки; папа явился из паба поздно ночью, перебудив всех соседей.
К середине сентября желтые поля, через которые лежал мой путь к перекрестку, украсились снопами золотистой соломы, где выстроенными в геометрическом порядке, где смётанными в скирды, где разбросанными как попало. На уроках истории нам рассказывают про пилигримов
[11] на Плимутской плантации в 1621 году, про то, чем они питались: про диких индеек, злаки и пятерых оленей, которых принесли им на пиршество индейцы. Мы говорим о семейных традициях, но Гроты, как и Бирны, никак не отмечают День благодарения. Когда я напомнила про него мистеру Гроту, он сказал:
– И чего такого в индейке? Да я ее хоть завтра подстрелю.
Так и не подстрелил.
Мистер Грот стал еще нелюдимее, на рассвете уходит на охоту, по вечерам свежует и коптит добычу. Дома орет на детей или попросту не обращает на них внимания. Иногда трясет малышку так, что она перестает плакать и только поскуливает. Я даже не знаю, спит ли он хоть иногда в спальне. Часто я застаю его на диване в гостиной, и тело его под одеялом похоже на торчащий из земли корень старого дерева.
Однажды утром в ноябре я просыпаюсь и обнаруживаю, что меня присыпало инеем. Видимо, ночью разыгралась метель; на матрас через щели и дыры в стенах и крыше намело снега. Я сажусь, оглядываюсь. Трое детей спят со мной, сбившись в кучу, как овцы. Я встаю, вытряхиваю снег из волос. Вчера я легла спать одетой, но мне не хочется, чтобы мисс Ларсен и одноклассницы, особенно Люси, видели меня по два дня подряд в одной и той же одежде (хотя я уже заметила, что другие совсем этого не стыдятся). Я вытаскиваю из чемодана – он стоит открытый в углу – платье и свой второй свитер и быстренько переодеваюсь, стягивая одежду через голову. Особо чистой она не бывает, однако от определенных привычек я не отказываюсь.
Впереди меня ждет теплая школа, приветливая улыбка мисс Ларсен, другие люди, на которых можно отвлечься, другие миры на страницах книг, которые мы читаем в классе, это дает сил дойти до двери. Дорога до перекрестка делается все тяжелее: после каждого снегопада нужно заново протаптывать тропинку. Мистер Грот говорит, что через несколько недель заметет по-настоящему и я уже никуда не выберусь.
В школе мисс Ларсен отзывает меня в сторонку. Берет за руку, заглядывает в глаза.
– У тебя дома все в порядке, Дороти?
Я киваю.
– Может, ты хочешь мне что-нибудь сказать?
– Нет, мэм, – отвечаю я. – Все нормально.
– Ты совсем не делаешь домашние задания.
Дома, у Гротов, читать и делать домашнюю работу негде и некогда, в пять солнце заходит, а никакого освещения нет. Остались два огарка свечи, один миссис Грот держит у себя в задней комнате. Но мне не хочется, чтобы мисс Ларсен меня жалела. Я хочу, чтобы ко мне относились так же, как и ко всем.
– Я буду стараться, – говорю я.
– Ты… – Она быстро прикасается пальцами к шее, опускает руку. – Тебе сложно поддерживать чистоту?
Я пожимаю плечами, заливаясь краской от стыда. Шея. Нужно лучше следить за собой.
– У вас в доме есть водопровод?
– Нет, мэм.
Она закусывает губу.
– Понятно. Если надумаешь поговорить, приходи ко мне. Ладно?
– Все хорошо, мисс Ларсен, – откликаюсь я. – Все у меня хорошо.
Я сплю на куче одеял, с матраса меня вытеснил, крутясь во сне, кто-то из детей, – и вдруг чувствую на лице чью-то руку. Открываю глаза. Надо мной склонился мистер Грот, палец прижат к губам; он манит меня за собой. Не до конца проснувшись, я встаю, заворачиваюсь в одеяло и иду вслед за ним в гостиную. В слабом свете луны, проникающем сквозь тучи и грязные стекла, я вижу, что он сидит на золотистом диване и похлопывает рукой по подушке рядом с собой.
Я туже заворачиваюсь в одеяло. Он снова похлопывает по подушке. Я подхожу, но не сажусь.
– Ночь холодная, – говорит он тихо. – Мне одному плохо.
– Ступайте туда, к ней, – говорю я.
– Вот уж спасибо.
– Я устала, – говорю. – Пойду спать.
Он трясет головой:
– Останешься здесь, со мной.
Я чувствую дрожь в желудке, поворачиваюсь, чтобы уйти.
