– Чего?
– А ты сама как думаешь?
Я не знаю. С чего бы Мэри меня бояться?
– Да она скумекала, что из-за тебя может лишиться работы, – говорит Фанни. – Миссис Бирн лишнего никогда не потратит. Зачем платить за работу Мэри, если ты, как обучишься, станешь делать ее бесплатно?
Я стараюсь не выдать своих чувств, но слова Фанни меня жалят.
– Вот зачем они меня к себе взяли.
На ее лице появляется добрая улыбка.
– А я думала, ты уже и сама это поняла. Их устроила бы любая девочка, которая умеет держать иголку с ниткой. Бесплатный труд – он и есть бесплатный труд. – А поднимаясь в дом по ступенькам, она говорит: – Не держи на Мэри зла за ее страх.
С этого момента я, вместо того чтобы терзаться из-за выкрутасов Мэри, сосредотачиваюсь на работе. Слежу, чтобы все стежки были одинаковыми и ложились ровно. Аккуратно отглаживаю каждую вещь, до хруста, убирая все морщинки. Каждое изделие, которое перемещается из моей корзинки в корзинку Мэри или одной из других работниц, оставляет во мне чувство маленькой победы.
Впрочем, ее отношение ко мне не меняется. Наоборот, чем лучше у меня получается, тем она делается раздражительнее и требовательнее. Я кладу в корзинку сметанную юбку, а Мэри выхватывает ее, рассматривает, выдирает наметку и бросает обратно.
Цвет розы листья сменили на цвет красного засахаренного яблока, а потом – на бурый; выходя из дома, ступаешь на пружинистый, сладковато пахнущий ковер. В один прекрасный день миссис Бирн, смерив меня взглядом, спрашивает, есть ли у меня еще какая одежда. Я хожу в двух платьях, с которыми сюда приехала – одно в бело-синюю клетку, другое в полоску.
– Нет, – отвечаю я.
– Что ж, – говорит она. – Придется сшить их самой.
В тот же день, попозже, она везет меня на машине в город: одна нога неуверенно жмет на педаль газа, другая, судорожно, на тормоз. Вперед мы продвигаемся рывками и наконец оказываемся у большого магазина.
– Можешь выбрать три отреза, – говорит она. – Так, прикинем… по три ярда каждый, да? – Я киваю. – Ткань должна быть прочная, недорогая, только такую имеет смысл покупать для… – Она осекается, потом договаривает: – Для девятилетней девочки.
Миссис Бирн ведет меня в отдел, где лежат рулоны ткани, подталкивает к полке с выбором подешевле. Я выбираю сине-серую клетку, нежно-зеленый узор и розовые разводы. По поводу первых двух миссис Бирн кивает, по поводу третьей морщит нос:
– Боже мой, такое – к рыжим волосам?
И вытаскивает рулон синего шамбре.
– Я думаю, лиф нужно попроще, рюшей поменьше. Просто и скромно. Сборчатую юбку. Сверху, когда работаешь, будешь надевать передник. У тебя есть передники, кроме того, одного?
Я качаю головой, она продолжает:
– В мастерской полно подкладочной ткани. Можешь из нее сшить. А пальто у тебя есть? Или свитер?
– Монахини мне дали пальто, но оно мне мало.
Ткань отмеряют, отрезают, заворачивают в бумагу, перевязывают бечевкой; после этого миссис Бирн ведет меня в магазин женской одежды. Направляется прямиком в конец, к вешалке с уцененными вещами, находит шерстяное пальто горчичного цвета с блестящими черными пуговицами – мне оно велико на несколько размеров. Я надеваю, она хмурится.
– Ну, зато недорого, – говорит она. – Покупать то, из чего ты вырастешь через месяц, не имеет смысла. Думаю, подойдет.
Пальто мне страшно не нравится. Оно даже не слишком теплое. Но возразить я не смею. По счастью, здесь большой выбор уцененных свитеров, я нахожу два своего размера – темно-синий, крупной вязки, и бежевый, с треугольным вырезом. Миссис Бирн добавляет к ним тяжелую, слишком просторную плисовую юбку, уцененную на семьдесят процентов.
К ужину в тот день я надеваю новый бежевый свитер и юбку.
– Что это у тебя такое на шее? – спрашивает миссис Бирн; я понимаю, что она имеет в виду мой крестик, обычно его не видно под платьями с высоким горлом. Она наклоняется, чтобы рассмотреть.
– Ирландский крест, – говорю я.
– Странный он какой-то. Это что там, руки? И почему сердце с короной? – Она выпрямляется на стуле. – По-моему, богохульство какое-то.
Я рассказываю историю креста: бабушке его подарили к первому причастию, а потом она передала его мне, перед тем как мы уехали в Америку.
Две руки – символ дружбы. Сердце – любви. А корона – это верность, объясняю я.
Миссис Бирн шмыгает носом, складывает салфетку на коленях.
– Все равно, есть в нем что-то богомерзкое. Надо бы, пожалуй, запретить тебе его надевать.
– Да брось, Лоис, – не выдерживает мистер Бирн. – Это у нее памятка из дома. Ничего такого.
– Пора бы уже разделаться с этим старьем.
– Он что, кому-то мешает?
Я бросаю на мистера Бирна взгляд – удивительное дело, он за меня заступается. А он мне подмигивает, будто играет в какую-то игру.
– Не нравится мне это, – говорит миссис Бирн. – Вовсе ни к чему заявлять на каждом углу, что она католичка.
Мистер Бирн хохочет:
– Ты на волосы ее погляди. А то не видно, что она ирландка?
– Экое уродство. – Эти слова миссис Бирн произносит одними губами.
Потом мистер Бирн объясняет мне, что жена его не любит католиков, хотя за одного из них вышла замуж. Одно ее утешает, что он не ходит в церковь.
– И это нас обоих устраивает, – говорит он.
Олбанс, штат Миннесота
1929–1930 годы
Однажды во вторник, в середине дня, миссис Бирн появляется в мастерской, и мы сразу понимаем: что-то случилось. Лицо у нее осунувшееся, переполошенное. Короткие темные волосы, которые обычно уложены тугими волнами, торчат во все стороны. Бернис подскакивает, миссис Бирн машет на нее рукой.
– Девочки, – говорит она, прижимая ладонь к горлу, – девочки! Что я вам скажу! Сегодня обрушился фондовый рынок. Теперь – свободное падение. Жизни многих…
Она осекается, переводит дыхание.
– Может, присядете, мэм? – предлагает Бернис.
Миссис Бирн будто не слышит.
– Люди лишились всего, – бормочет она, хватаясь за спинку стула Мэри. Глаза шарят по комнате – она пытается хоть за что-нибудь уцепиться взглядом. – Нам себя-то теперь не прокормить, а уж вам платить и вовсе нечем, понимаете?
Глаза ее наполняются слезами, она трясет головой и выскакивает из комнаты.
Слышно, как открывается входная дверь, слышен топот ног миссис Бирн по лестнице.
Бернис говорит, чтобы мы возвращались к работе, однако Джоан, одна из двух работниц за «Зингером», резко встает.
– Мне нужно домой, к мужу. Узнать, что происходит. Какой смысл работать, если нам все равно не заплатят?
