Все отвечают дружным согласием, одна Молли молчит. И миссис Тейт – которая, видимо, реагирует на любую искру в мокрой поленнице своего класса – замечает это.
– А ты что думаешь, Молли?
Молли передергивает плечами, не желая выдавать свои истинные чувства.
– Мне нравится.
– Что именно тебе нравится?
– Не знаю. Просто нравится.
– А какая часть нравится больше всего?
Чувствуя, что все глаза устремлены на нее, Молли вжимается в стул.
– Не знаю.
– Скучный слюнявый роман, – высказывается Тайлер.
– Вот и нет, – выпаливает Молли.
– А почему нет? – гнет свое Тайлер.
– Потому… – она призадумывается, – что Джейн – отверженная. А еще прямодушная, целеустремленная и всегда говорит то, что думает.
– С чего ты это взяла? Я ничего такого не заметил, – высказывается Тайлер.
– Ну, смотри, например, здесь, – отвечает Молли. Пролистав книгу, находит нужный эпизод. – «Я уверила его, что я от природы сурова и черства и у него будет полная возможность в этом убедиться. Да и вообще я собираюсь показать ему за этот месяц целый ряд неприятных черт моего характера»
[8].
Миссис Тейт улыбается, приподняв брови:
– Очень похоже на одну знакомую мне девочку.
И вот, сидя в одиночестве в кресле с подголовником и дожидаясь, когда спустится Вивиан, Молли достает из рюкзака «Аню из Зеленых Мезонинов».
Открывает первую страницу:
«Дом миссис Рейчел Линд стоял как раз в том месте, где широкая дорога, ведущая в Авонлею, ныряла в небольшую долину, окаймленную с обеих сторон зарослями ольхи и папоротников, и где ее пересекал ручей, который брал свое начало далеко, еще в лесах, окружавших старый двор Касбертов»
[9].
Книга явно для маленьких девочек, и поначалу Молли никак не может втянуться. Но читает дальше, и постепенно сюжет захватывает ее. Солнце ползет вверх по небосклону; приходится наклонить книгу, чтобы на нее не падал свет, а через несколько минут передвинуться в кресле, чтобы не щурить глаза.
Примерно через час она слышит, как открывается дверь из прихожей, и поднимает лицо. Вивиан входит, озирается, останавливает взгляд на Молли и улыбается, будто и не удивившись, что Молли здесь.
– Ранняя пташка! – говорит она. – Мне по душе твой энтузиазм. Пожалуй, позволю тебе сегодня опустошить одну коробку. А если повезет, то и две.
Олбанс, штат Миннесота
1929 год
Утром в понедельник я встаю пораньше и умываюсь в кухонной раковине еще до того, как спустятся мистер и миссис Бирн, потом аккуратно заплетаю волосы и завязываю две ленточки, которые нашла в куче обрезков в мастерской. Надеваю самое чистое свое платье и передник, который повесила на ветку рядом с домом сушиться после воскресной стирки.
За завтраком (комковатая овсянка без сахара) я спрашиваю, как пройти в школу и в котором часу начинаются занятия; миссис Бирн переводит взгляд на мужа, потом снова на меня. Туго натягивает на плечах свой темный шарф.
– Дороти, мы с мистером Бирном считаем, что ты еще не готова посещать школу.
Овсянка во рту превращается в застывший кусок жира. Я смотрю на мистера Бирна – он нагнулся и завязывает шнурки. Кудрявые лохмы падают на лоб, скрывая лицо.
– Что вы хотите сказать? – спрашиваю я. – В Обществе помощи…
Миссис Бирн сцепляет ладони и улыбается мне, не разжимая губ.
– Но ты ведь больше не состоишь под опекой Общества помощи детям, верно? Теперь мы решаем, что для тебя лучше.
Сердце падает.
– Но мне положено посещать школу.
– Посмотрим, как пойдет дело в следующие несколько недель, пока же мы считаем, что тебе нужно время, чтобы приспособиться к новому дому.
– Я уже… приспособилась, – говорю я, чувствуя, как розовеют щеки. – Я делаю все, что вы просите. Если вы боитесь, что у меня не останется времени шить…
Миссис Бирн вперивает в меня глаза, и я осекаюсь.
– Занятия начались больше месяца назад, – говорит она. – Ты безнадежно отстала, и в этом году тебе уже не нагнать. И потом, один Бог ведает, чему тебя там учили в этой трущобе.
Кожу покалывает. Даже мистер Бирн вздрагивает от последних слов.
– Право же, Лоис, – говорит он чуть слышно.
– Я не жила в трущобе. – На этом слове у меня перехватывает дыхание. А после этого – потому что она ничего не спрашивает, потому что никто из них ничего не спрашивает – я добавляю: – Я училась в четвертом классе. Учила меня миссис Ориг. Я пела в хоре, и мы ставили оперетту «Гладкие камушки».
Они оба смотрят на меня.
– Я люблю ходить в школу, – добавляю я.
Миссис Бирн встает и начинает собирать тарелки. Берет и мою, хотя я еще не доела поджаренный хлеб. Движения у нее дерганые, серебро стучит по фарфору. Она пускает в раковине воду, с грохотом сгружает туда тарелки и все остальное. Потом оборачивается, вытирает руки передником.
– Ты – хамка. Я не желаю больше слышать ни единого слова. Нам решать, что для тебя лучше. Поняла?
На этом все заканчивается. Больше вопрос о школе даже не возникает.
Несколько раз в день миссис Бирн вплывает, точно привидение, в мастерскую, но иголку в руки не берет никогда. Обязанности ее, насколько я понимаю, состоят в том, чтобы вести учет заказов, давать задания Фанни – а та потом перепоручает их нам – и забирать готовые изделия. Она спрашивает у Фанни, как идут дела, а сама обшаривает комнату взглядом, проверяя, усердно ли мы трудимся.
У меня к Бирнам масса вопросов, но задавать их я боюсь. Чем именно занимается мистер Бирн? Что он делает с одеждой, которую шьют эти женщины? (Я могла бы сказать «мы шьем», но то, что делаю я: сметываю, подрубаю, – это все равно что чистить картошку и называть себя поваром.) Куда миссис Бирн уходит на целый день, на что убивает время? Иногда я слышу, что она наверху, но определить, чем она занимается, невозможно.
У миссис Бирн множество правил. Она бранит меня перед другими за мелкие прегрешения и недочеты: неплотно скатала постельное белье, оставила кухонную дверь приоткрытой. Все двери в доме всегда должны быть закрыты – ну разве что ты в них входишь или выходишь. То, что дом постоянно разгорожен затворенными дверями – в мастерскую, в кухню, в столовую, даже дверь на верхней площадке лестницы всегда захлопнута, – превращает его в место загадочное, неприютное. Ночью, лежа на матрасе в темной прихожей, у подножия лестницы, потирая друг о друга ноги для тепла, я испытываю постоянный страх. Я никогда еще вот так не оставалась одна. Даже в Обществе помощи детям на своей железной койке в общей палате я была окружена другими девочками.
