Найл возвел руку, давая остальным знак остановиться; сердце отчаянно билось. Он осторожно повернул ручку и рывком открыл дверь. Комната, увы, была пуста. Однако оконная рама с треснувшим стеклом была поднята. Найл быстрым шагом прошел через комнату и выглянул наружу. Здание по всей длине опоясывал узорчатый карниз. Ширины в нем было от силы сантиметров пятнадцать, но он не составил бы проблемы для ловкого или отчаявшегося. Озадачивало единственно, что в здании через дорогу не было окна, куда можно забраться – сплошная стена. Чтобы добраться до окна, беглецу надо было пройти метров шесть по карнизу в сторону главного проспекта. Но там рама была закрыта, а стекло целое. Можно было, наоборот, тронуться в другую сторону и обогнув угол, выйти на тыльную сторону здания. Но посмотрев вниз на землю, от которой его отделяло четыре этажа, Найл поневоле убедился, что только отчаяние могло бы толкнуть на такой поступок.
– А как насчет соседней комнаты? – спросил Симеон. Найл покачал головой.
– Следы оборвались возле этой. А ну-ка… – согнувшись, он принялся кропотливо изучать пол. Все в нем напряглось, когда понял, сориентировавшись по следам, что беглец вернулся по комнате в угол, где находится еще одна дверь – не то стенного шкафа, не то комода. Найл поглядел в этом направлении, и остальным стало тоже все понятно. Подобравшись на цыпочках, Найл обнаружил, что прикрыта дверь неплотно: беглец, вероятно, не сумел закрыть полностью. Когда до двери оставался примерно метр, она рывком распахнулась, и кто-то стремглав бросился из нее. Он успел уже одолеть половину коридора, но бежал тяжело и неуклюже, так что Найл, всегда отличавшийся легкостью в беге, нагнал его и схватил за плечо, прикрытое туникой раба. Беглец вильнул и оступился, с силой ударившись о стену. На мгновение Найл глубоко заглянул ему в глаза. Большие, какие-то необычайно темные и пронзительные. Найл изготовился уже схватиться и повалить преследуемого, но тут случилось нечто, от чего Найл рухнул на колени. Все равно что получить удар наотмашь в кадык, отчего мгновенно пропадает дыхание. В глазах потемнело, и все пошло, будто в замедленном темпе; руки, ноги – все двигалось медленно, как у пловца, или во сне.
Когда перед глазами прояснилось, стало видно, что беглец лежит на полу, пригвожденный передними лапами паука-клейковика. Лицо и руки ему покрывало какое-то поблескивающее вещество, которое паук струйкой продолжал выстреливать в него из хелицеров. Это был прозрачный клей. Не успело это произойти, как человек внезапно перестал шевелиться, словно мертвый.
С помощью Симеона Найл кое-как поднялся на ноги. Странно: тошнота, головокружение. Он посмотрел на паука и послал мысленно сигнал благодарности. Восьмилапый выпустил жертву. Но едва это сделал, как человек, крутанувшись, вскочил – видимо, притворялся. Рука метнулась за пазуху и появилась обратно с ножом в ножнах. Когда он стянул и бросил ножны на пол, Найл заметил что-то жутковатое, звериное в том, как незнакомец обнажил в злорадной улыбке желтые зубы. Он занес нож, и Найл качнулся назад, ожидая нападения. К удивлению, вместо этого незнакомец полоснул себя по предплечью; нож оставил неглубокий порез. В следующее мгновение, когда паук снова перехватил его сзади, незнакомец согнулся в коленях и повалился на пол. Было видно, что на этот раз он не притворяется.
Симеон опустился возле него на колени и, схватив за волосы, повернул к себе лицом. Глаза незнакомца были закрыты, а клей на лице уже отвердевал в маску. Взяв его за запястье, Симеон пощупал пульс.
– Мертв. Не тронь! – сердито крикнул он Найлу, потянувшемуся за ножом. Хотя поднимать оружие Найл не собирался. Любопытно, вырезанный на деревянной рукоятке символ точь в точь совпадал с тем, что был на свинцовом диске.
Паук удалялся по коридору. Вот он вздыбился и клещами предплюсны ухватился за люк в потолке. Спустя секунду он подался туда всем телом. Тяжеловатое на вид подбрюшье ненадолго застряло, затем, втянув его, паук скрылся окончательно.
– Ты как, в порядке? – спросил Симеон.
– Да не знаю, – опять подкатила тошнота, и отзываться было неохота. Найл повернулся к надсмотрщику. – Сходи-ка, пожалуйста, в обиталище Повелителя и попроси прийти сюда Дравига. – На лице человека появилась тревожная растерянность. Найл перевел взгляд на Симеона, у которого лицо было странным образом искажено, будто проступало сквозь воду. – Ты бы не мог сходить с ним заодно? С тобой оно представительней.
Глядя им вслед, Найл опустился на пол, прислонившись спиной к стене. Ко лбу волнами поднимался жар, чувствовалось, как проступает пот. Через несколько секунд снова начало подташнивать. Дышал он тяжело, ртом, из тела ушла вся сила. Но ничего, отсиделся, минут через пять слегка полегчало. Найл открыл глаза и поглядел на мертвого, заострившего лицо к потолку. Теперь ясно было видно, как ему удалось замаскироваться под раба: нос что клюв, большие уши, покатый подбородок – только необычайная бледность отличала его от других рабов. Однако не шел из памяти странный взгляд тех темных глаз, и Найлу становилось ясно, что он имел дело с человеком разумным. И не только разумным, но еще и полным зловещей решимости, мгновенное самоубийство тому доказательство.
И еще было понятно, что дело он имел с чужаком, никак не с жителем этой округи или Диры. Свидетельством было то, что незнакомец каким-то образом освоил паучий прием точным ударом прошибать волю. Но было и существенное различие. Когда наверху лестницы Найла обездвижил паук-клейковик, то парализовал его как-то так, чтобы будучи не в силах шевельнуть ни единым мускулом, Найл тем не менее находился в полном сознании. Незнакомец же использовал некое прямое, грубое воздействие, словно ударил чем-то тяжелым и тупым. От этого Найл чувствовал тошноту и слабость, в то время как секундный паралич паука не оставил никаких последствий. Различие, очевидно, крылось в том, что паук намеревался только обездвижять, а незнакомец – вывести из строя.
Пристально вглядевшись в лицо-маску, Найл испытал странное чувство, от которого темя пронзила ледяная игла; на миг показалось, что незнакомец еще жив. Прошло несколько секунд, прежде чем стало ясно, что именно произошло. Поддавшись смятению, Найл попытался прощупать ум трупа. Рефлекс был совершенно, на сто процентов автоматический (человек-то мертв). Результат должен был быть нулевой, равносильно тому что шевельнуть ногой бездыханное тело. Тем не менее Найл ощутил зыбкое, смутное тепло, наличие жизни. Тело в некотором смысле по-прежнему жило и вместе с тем было бесчувственным, как растение или плод. Найл, полностью отрешившись от мысли, попробовал снова. На этот раз он ощутил инстинктивное отвращение и моментально отпрянул, словно прикоснулся к чему-то мерзкому, осклизлому. В нераспавшемся жизненном поле мертвеца было что-то отталкивающее, напоминающее неприятный запах. Да, такое же ощутимое, как запах, и оттого невыразимое словами. С чем-то подобным Найлу порой доводилось сталкиваться в пустыне. Умы хищников – например, того чудовища под названием сага, что держало в лапах сверчка и сжевывало его, будто черенок сельдерея. Помнилось и неприятие того что он испытал, заглянув случайно в душу некоему демоническому, похожему на летучую мышь созданию в Дельте; живое воплощение злобы, словно одержимое похотью убийства.
