Если человек пустит в ход жнецы, пауки окажутся истреблены. А если жнецы уничтожить, то что удержит пауков от возмездия – умертвить тварей, от которых сами едва не погибли?
Выхода, казалось, не было. Найл усилием сдержал растущее в душе отчаянье.
– Неужели ты ничем не можешь помочь?
В ответ – тишина, но на этот раз с проблеском надежды. Растение-властитель словно раздумывало над его вопросом. И тут Найл ощутил слабое покалывание в коже на лбу. Что-то напоминает, хотя пока не разобрать, что именно. Тут покалывание стало усиливаться, и он вспомнил. Бархатистые, прилегающие ко лбу подушечки в Белой башне. Найл неожиданно осознал свое лежащее на земле тело; голова умещена в выемке на основании выроста. Затем показалось, будто он, отрешась от собственного тела, неспешно всплывает, а покалывание перерастает в ровный мреющий огонь удовольствия. Теперь он понял, что происходит. Растение делало самоотверженную попытку увеличить частоту жизненной вибрации так, чтобы та стала впитываться напрямую человеческим организмом. Но это было практически невозможно. Сам пришелец не достиг еще уровня достаточно высокого, чтобы преобразовывать грубую энергию земли в вибрации настолько утонченные, чтобы они стимулировали человеческий мозг. Было что-то героически саморазрушительное в попытках растения-властителя вывести человека на более высокий уровень восприимчивости.
И тут что-то произошло. Когда энергия растения пошла уже на убыль, инициативу переняла, казалось, иная сила. С абсурдной легкостью она заполнила мозг Найла потоком белого света, русло которого полнилось звуком, схожим чем-то с вибрирующим гудением гонга. Затем, как это уже случалось, словно солнце взошло откуда-то из глубины его, Найла, внутренней сущности, и душа наполнилась чувством ошеломляющей мощи, взмывающей из сокровенных глубин. Неимоверная эта сила пыталась излиться через тесную отдушину тела – все равно что ревущий поток, норовящий вырваться из узкого каньона. К высокому чувству примешивалось и сознание, что долго длиться такое не может: тело не выдержит. Хотя последнее представлялось не столь уж важным; оно казалось докучливой обузой.
Отдавая себе отчет, что сила происходит изнутри, Найл понемногу ее обуздал, а затем унял полностью. В том, что нужно, он уже убедился. По мере того как сила улеглась, загасив себя, словно откатившаяся волна, тело обессиленно затрепетало. Найл глубоко вздохнул, позволяя приятной усталости сомкнуться теплой водой вокруг себя, и канул в сон.
Сознание возвращалось, и Найл, не открывая глаз, ощутил тепло солнечного света у себя на лице и неприкрытых руках, а также особую (раньше такого не было) легковесность в темени. Открыл глаза и тут же беспокойно вздрогнул. В десятке шагов стояла и с легким изумлением его разглядывала большущая птица; изогнутый клюв такой, что долбанет, и голова треснет как орех. Однако, дивило даже не это, а то, что птица-то была не одна, а две, и хотя обе виднелись совершенно отчетливо, тем не менее, находились на одном и том же месте. Перед глазами – вот оно – стояло свирепого вида существо с лысой головой и мощными когтями. Но на него же накладывалась и другая птица, несколько крупнее и полупрозрачная. В этой, второй, никакой свирепости не было; очевидно, она была беззлобным и дружелюбным созданием, и в данный момент довольно неуверенным в себе. Стоило Найлу пошевелиться и сесть, как птица снялась и улетела, величаво взмахивая обширными крыльями. Вскоре она скрылась в зарослях.
Найл вскочил на ноги и поглядел на восток. Диск солнца успел изрядно подняться над горной грядой – значит, уже больше часа как рассвело. Серебристый туман стоял над деревьями. И Найлу показалось, что они испускают вздох удовольствия: солнце восходит.
Сделав ладонь козырьком, он посмотрел вниз на восточную реку. Отчетливо виднелся коридор меж деревьев, что прожег жнецом Доггинз, а вон, безусловно, и он сам – так и лежит кулем на желтой глинистой полосе берега.
Со стороны моря задувал стойкий ветер, обдавая отрадной свежестью; даром что уже привычный, затхлый запах Дельты был неприятен. Найл двинулся вдоль восточного края холма и, отыскав, наконец, место поположе, начал спускаться. При ярком солнечном свете круча смотрелась еще опаснее, чем в бледных лучах луны; сейчас стоит оступиться, и придется метров триста лететь кубарем, пока не врежешься в окаймляющие реку деревья. Уж Найл и вниз-то перестал поглядывать, все внимание сосредоточив на сподручных для рук и ног выщербинах склона. Спускаясь наискось, он постепенно продвигался к южному склону холма, пока не очутился на извилистой тропке, полого сходящей вниз, в заросли. Ум во время спуска был так сосредоточен, что он не замечал ничего, кроме находящегося непосредственно перед глазами. А теперь, стоило расслабиться, опять прорезался эффект двойного обнажения. Перво-наперво, Найл стал явственно сознавать напор силы, идущей волнами через землю – ощущение такое, будто ступаешь по голове дремлющего великана. Именно эта сила давала Найлу возможность присутствовать в двух мирах одновременно. Он мог чувствовать ее поступательное движение; получается, неким странным образом сама земля обретала прозрачность. Казалось, у него в распоряжении две пары глаз, одна из которых видит незыблемый материальный мир, а другая вместе с тем способна проникать в мир сути – глубже, достовернее. Лес был уже невдалеке. Завидев чужака, с верхушек отдаленных деревьев осторожно взлетели какие-то птицы и стали угрожающе кружить, с клекотом хлопая крыльями. Птицы были большими и выглядели опасными, но Найл привлек второе зрение и понял, что на самом деле они безобидны, словно домашние; хорохорятся для вида, чтобы оградить свою территорию, а приближаться и не думают. Иное дело вон та похожая на, летучую мышь тварь, зловеще косящаяся с развилки высокого дерева: личина демона, а душа – темный сгусток Дикости и необузданной жестокости. Повстречавшись взглядом с Найлом, она, однако, отвела глаза, чуя, что и двуногий тоже опасен. Двинувшись обратной дорогой через заросли, Найл с удивлением прикинул, как же ему удавалось пробираться в кромешной мгле. В чащобе полно было упавших деревьев, а на земле то и дело попадались глубокие рытвины, проделанные бурными дождевыми потоками. Найл на время угасил второе зрение, все внимание сосредоточив на земле. В одном месте он с удивлением увидел, что тропа перегорожена толстой, около метра в диаметре, лианой. Он не мог припомнить, чтобы прошлой ночью через нее перебирался. Когда подошел ближе, лиана пришла в движение, и стало ясно, что это зеленая змея, средняя часть которой неестественно раздута от недавно заглоченной добычи. С помощью второго зрения Найл разобрал, что добыча – это черное, щетинистое, похожее на свинью создание, которое медленно теперь рассасывается под действием мощных пищеварительных соков. Сам питон был на редкость безобиден. Разума в нем было чуть больше, чем у деревьев: стелющийся по земле всю жизнь, он словно стыдился своей уязвимости. В данный момент единственным его желанием было, чтобы ему дали спокойно поспать.
Это двойное зрение, понял Найл, – не что иное, как обычная его способность, затаясь, проецировать сознание в души других существ, только расширившее за минувшие часы свой диапазон. Первоначально импульсы растения-властителя показались ему странными, но вскоре Найл так поднаторел в их осмыслении, что для него они уже мало отличались от человеческого языка. Благодаря этому он теперь ухватывал и усваивал вибрации окружающего мира настолько молниеносно и непосредственно, что даже не требовалось времени на осмысление. Получалось словно прямое видение. Одновременно с тем становилось ясно, что и это не предел; уже сейчас он мог чувствовать, что даже двойное зрение – своего рода невольное самоограничение. При желании можно было бы разглядеть и более углубленные уровни реальности – втрое, вчетверо, даже впятеро против теперешнего. Прежде он никогда не сознавал так ясно, что всегдашнее человеческое восприятие – это форма пустоты.
