Лицо Фабера по-прежнему сохраняло бесстрастное выражение. Он положил свои огромные руки на стол и сказал:
— Когда дело касается деревьев, то всегда можно узнать о них немного больше. У меня на родине жил человек, которому захотелось узнать, сколько в лесу деревьев. Он пожелал узнать точное их количество и принялся пересчитывать их.
— Он пересчитывал деревья в лесу? — удивился Штайнер.
— Именно. Взял кисть и ведро с известкой и отправился в лес. Каждое дерево он помечал белым крестом.
— Он был сумасшедший.
Фабер отрицательно покачал головой:
— Этот чудак жил на пенсию, и ему было шестьдесят пять лет, когда он начал эту работу. Более пятнадцати лет он ходил по лесам, рисуя крест на каждом новом дереве.
— Его нужно было поместить в сумасшедший дом! — с видимым раздражением заметил Штайнер.
— Так говорили многие, — продолжал Фабер, — но у него были влиятельные друзья, которые позаботились о том, чтобы его оставили в покое. Он был профессором астрономии, преподавал в университете. Когда люди пытались убедить его бросить это бессмысленное занятие, он лишь улыбался и говорил, что всю свою жизнь изучал звезды, но при этом не знал, сколько деревьев в лесу.
— Это бессмысленная история, — сказал Штайнер. — Человек так долго смотрел на небо, что перестал чувствовать под ногами землю. Что же с ним стало?
— Он умер несколько лет назад.
— Это самое лучшее, что он мог сделать. Сколько же деревьев он насчитал за пятнадцать лет?
— Старик никому не признался в этом. Но однажды он пришел домой и заявил, что теперь знает, сколько деревьев в лесу. По его словам, сами деревья сказали ему об этом. Вскоре после этого он скончался.
— Мир праху его, — проговорил Штайнер. — Мне кажется, что такого человека стоит пожалеть. Я надеюсь провести последние пятнадцать лет моей жизни более плодотворно. Когда я дойду до того состояния, когда стану слышать, как разговаривают деревья, то выпью бутылку нитроглицерина и спрыгну с вершины Юнгфрау. Но скажи мне серьезно, ты веришь во все это?
Фабер медленно встал.
— Там, где я жил, у крестьян была своя работа и свои убеждения, — тихо произнес он. — Они знают, что у деревьев есть собственный язык, и верят в то, что они говорят им, ведь то, что говорят деревья, — верно и надежно, а наши крестьяне — такие же, как деревья.
Штайнер нахмурился:
— Похоже, что ты противопоставляешь себя нам, горожанам.
Мрачное лицо бывшего лесоруба на миг осветилось легкой улыбкой.
— Вы — листья на деревьях, — произнес он и вышел из блиндажа.
Мааг и Пастернак находились в пулеметном гнезде, усевшись на пустые ящики из-под патронов и глядя на лес через смотровую щель. День стоял теплый, и поэтому оба сняли мундиры. До их слуха через равные промежутки времени доносились взрывы вражеских минометов. Бум, бум, бум. Звуки напоминали стук дятла по стволу дерева. Снаряды взрывались где-то на склоне горы позади пулеметчиков.
— Сколько еще продлится эта проклятая война? — вздохнув, спросил Пастернак.
Мааг сморщил веснушчатое лицо в забавной гримасе и сплюнул.
— До победного конца, — нарочито напыщенным тоном заявил он. — Настанет день, и мы повернем вспять колесо истории.
— Не верю я больше в эту чушь, — отозвался Пастернак.
— Я тоже, — признался Мааг. — Какая, к черту, разница. Телега увязла в грязи, и это самое важное сейчас.
— Смешно это, — сердито ответил его товарищ.
— Как раз-таки и не смешно, — возразил Мааг. — Лучше застрять в грязи, чем скатиться вниз со скалы. Но это политика, а ею я сыт по горло. — Он снова плюнул и, заметив опасливое выражение на лице Пастернака, ободряюще похлопал его по плечу: — Успокойся, мы все равно прорвемся, так или иначе. Главное — пережить эту чертову войну. Пока телега будет торчать в грязи, я буду за нее цепляться, покуда хватит сил. Для меня это важнее всего. Когда же она покатится вниз — я соскочу с нее.
— Но так можно и шею сломать.
— Верно, дружище, но я постараюсь спрыгнуть как можно аккуратнее, поверь мне.
В следующую секунду несколько снарядов неожиданно разорвалось в опасной близости от них. Пулеметчики бросились на дно окопа. В смотровую щель потянуло едким черным дымом. Когда дым рассеялся, Мааг, кряхтя, поднялся на ноги и посмотрел на воронку от взрыва.
— Чертовы минометы! — проворчал он. — Упади снаряд на пару метров ближе, и от нас остались бы лишь два мешка с костями. — Неожиданно в голову ему пришла забавная мысль. Он повернулся к Пастернаку: — Может быть, те русские бабы на мосту сейчас в нас и стреляют. Я же говорил, что нужно было их тогда прикончить.
Пастернак стряхнул пыль со штанов.
— А что толку? У русских хватает подкреплений. Бабы есть бабы, в форме они или без нее.
Прежде чем Мааг успел что-либо ответить, в пулеметном гнезде появился Шнуррбарт.
— Что нового, герр ефрейтор?
Шнуррбарт подтащил к себе ящик и сел на него.
— Если еще раз назовешь меня ефрейтором, я выброшу тебя из окопа! — пригрозил он и принялся набивать трубку табаком. Прикурив, он выпустил облачко дыма. — Что нового, ты спрашиваешь? Ты сам прекрасно знаешь, что мы проигрываем войну.
Мааг ковырнул носком сапога песчаное дно окопа.
— Доказательств этому пока нет, — криво усмехнулся он.
— Любая географическая карта тебе это докажет, — возразил Шнуррбарт.
Все замолчали, бросая взгляды в смотровую щель.
— И что из этого? — не выдержал Мааг. — Любая армия может отступать. Так что, может, и не мы выиграем войну, но все равно победителям похвастать будет нечем. Десятки стран воевали против нас. Наших союзников в счет брать не будем. Ну, пожалуй, от япошек был толк, да и то относительный. — Он неожиданно испытал вспышку гнева и злобно добавил: — Сегодня они жмут тебе руку, улыбаются, а завтра вонзят нож в спину. Черт бы их всех побрал!
— Кого?
Пастернак и Мааг повернули головы и увидели Крюгера, неслышно подошедшего к ним и теперь стоявшего возле входа.
— Всех их и тебя тоже! — проворчал Мааг.
Крюгер картинно выкатил грудь:
— Не забывай, что ты говоришь со старшим по званию!
— В таком случае можешь поцеловать меня в зад.
Крюгер покраснел от гнева.
— Смотри, когда-нибудь ты доиграешься! — пригрозил он.
Шнуррбарт примиряющим жестом поднял руку.
— Хватит цапаться, — спокойно произнес он. Его взгляд упал на червяка, извивавшегося на дне окопа. — Учитесь лучше вот у этого создания. Оно лежит все время в грязи и ни на что не жалуется.
