Он с удовольствием слушал ее голос и улыбнулся:
— Вы человек с принципами. Но, признайтесь, неужели вам не хочется взглянуть на нашу первую встречу под другим углом?
— Я говорила в самом общем смысле, — все так же холодно ответила Гертруда. Ее лицо слегка покраснело, как горный ледник в лучах утреннего солнца.
— Если бы я был женщиной, — добродушно произнес Штайнер, — то никогда не занимался бы обобщениями. — Произнеся эту фразу, он поспешил сменить тему: — Что касается пльзеньского в вашей столовой, то оно выше всяческих похвал. Я собирался вечером заглянуть туда. Вы там будете?
— Нет, — покачала головой Гертруда.
— Я не стану пить больше одной бутылки.
— Я бы порекомендовала вам лечение минеральной водой.
С этими словами она прошла мимо него и зашагала дальше. Слегка смутившись, Штайнер смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла среди деревьев. После этого, задумчивый и чуть печальный, он отправился домой.
8
Фельдфебель Фетчер был обеспокоен. Он сидел в своей каптерке и угрюмо поглядывал в окно, не обращая ни малейшего внимания на погожий весенний день. Время от времени тишину нарушал басовитый рокот взрывов, и Фетчер каждый раз вскидывал голову, ругался себе под нос и мрачнел. Наконец он встал из-за стола и вышел наружу. Затем обошел несколько огромных воронок от взрывов, появившихся на улице совсем недавно, и медленно зашагал к одному из зданий. Подойдя ближе, фельдфебель увидел нескольких солдат, рывших яму возле стены дома. Они тоже заметили Фетчера и, подняв головы, выжидающе посмотрели на него.
— Бросайте-ка вы это дело, — мрачно сообщил им Фетчер. — Завтра утром вы отправляетесь на передовую.
— Так скоро?! — воскликнул Пастернак. — Я думал, что мы пробудем здесь целую неделю.
— Я тоже так думал, — проворчал Фетчер. — Приказ командира. Вас приписывают к штабу батальона.
Крюгер вылез из ямы и стряхнул землю с мундира.
— Вот ублюдки! — пробурчал он. — Они же обещали нам неделю отдыха, а отправляют на фронт уже через три дня.
Остальные солдаты сердито побросали лопаты на землю.
— Что говорит по этому поводу Мейер? — спросил Шнуррбарт.
Фетчер пожал плечами:
— Откуда мне знать? Да и какое это имеет значение? — Он повернулся к Дорну, который носовым платком протирал очки: — Начальство хочет поговорить с тобой насчет офицерских курсов. Трибиг с тобой хочет побеседовать.
Дорн собрался что-то ответить, но передумал и ничего не сказал. Голлербах улыбнулся:
— Скоро ты зазнаешься и не захочешь водиться с нами.
— Не говори ерунды! — резко оборвал его Дорн.
Крюгер достал сигарету и закурил.
— Если бы мы знали, что отправляемся на фронт, — сказал он, обращаясь к Фетчеру, — то тебе пришлось бы самому копать для себя блиндаж.
— Я тут при чем? Разве я тогда мог знать? — извиняющимся тоном ответил Фетчер. — Кроме того, этот блиндаж предназначался для вас, а не для нас. Ты же знаешь, у нас есть свой блиндаж.
— Какая разница, где оставаться — здесь или в штабе батальона, — произнес Крюгер, повернувшись к товарищам. — Когда иваны перейдут в наступление, здесь станет неуютно. Но что мы будем делать там?
— То же самое, — ответил фельдфебель.
— Рыть блиндажи? — спросил Керн.
— Точно.
— Но у них уже есть блиндажи, — вступил в разговор Ансельм.
Фетчер состроил забавную гримасу:
— Командир считает, что офицерам нужны землянки поглубже.
— Это он с перепугу, — усмехнулся Шнуррбарт.
Фетчер укоризненно посмотрел на него:
— Это его приказ, и ничего тут не поделаешь.
С этими словами он собрался уйти.
— Что нам сейчас делать? — бросил ему вдогонку Шнуррбарт.
— До конца дня можете заниматься чем угодно. Приведите в порядок форму.
Вернувшись к себе, Фетчер сел за стол, вздохнул и посмотрел на стопку бумаг. Наверно, уже в десятый раз за день он повторял себе, что, по всей видимости, это задание имеет особое значение, если командир батальона попросил подготовить личное дело командира взвода Штайнера. Два дня назад Штрански вызвал фельдфебеля к себе и приказал представить ему послужной список Штайнера. Фетчер сразу почувствовал, что за этим кроется что-то неприятное, и, несмотря на то что документы вернулись на следующий день, нехорошие предчувствия по-прежнему не покидали его. Теперь Штрански знает, что Штайнер когда-то допустил серьезный проступок. Фетчеру давно было известно об этом черном пятне на послужном списке взводного, и он имел особое мнение на этот счет. Однако свое знание он хранил в тайне от остальных и сделал все от него зависящее, чтобы компрометирующие Штайнера документы не увидел никто, кроме него. Объяснить, почему его так тревожит тот факт, что теперь об этом знает Штрански, Фетчер не мог. Ему пришла в голову неожиданная мысль: может быть, написать Штайнеру письмо? Впрочем, нет, никакого смысла в этом нет — письмо попадет в Гурзуф слишком поздно. Придется позволить событиям идти своим естественным ходом и подготовиться к разговору с Мейером, который рано или поздно узнает о приказе Штрански. Фетчер выругался и в очередной раз попытался сосредоточить внимание на лежащих перед ним бумагах. Работа шла мучительно медленно. Два часа спустя, когда фельдфебель вышел из блиндажа, чтобы найти писаря, в руках у него было ходатайство о повышении Крюгера и присвоении ему звания обер-ефрейтора.
— Можешь говорить, что хочешь, — заметил Шнуррбарт, — но тишина на этом участке не продержится больше недели. Я это печенкой чувствую.
Они вчетвером сидели в своей землянке и курили. Крюгер плюнул на пол и повернулся к Дорну:
— Если ты не дурак, то должен поскорее смотаться отсюда. Если иваны начнут наступление, то нам здесь мало не покажется. Не будь идиотом. Когда закончатся офицерские курсы, закончится и сама война. А когда закончится война, то можно будет спокойно плюнуть на все. И неважно, кем ты будешь к тому времени, офицером или рядовым.
— Я не смогу примириться с собственной совестью, — отозвался Дорн.
— Совесть! — презрительно фыркнул Крюгер. — Можешь засунуть совесть себе в задницу! Ты ведь женат, верно? — Дорн молча кивнул. — Тогда о чем тут думать? Помни о своей жене. У тебя ведь дети есть? — Дорн снова кивнул. Крюгер повернулся к Шнуррбарту, энергично раскуривавшему трубку: — Слушай. Я не знаю, что еще сказать этому идиоту! У него есть жена и дети, а он отказывается покидать эту крысиную нору из-за того, что он, видите ли, не сможет «примириться с собственной совестью», из-за того, что ему дается стать офицером Адольфа!
— Он спятил! — коротко произнес Шнуррбарт.
— Сумасшедший, — согласился Ансельм, сидевший на ящике с губной гармошкой в руках.
