— Так точно, — коротко ответил Штайнер. Это была тема, которую ему хотелось бы избежать. После того как Шнуррбарт заметил, что им следовало бы скрыть истинное положение вещей хотя бы из-за того, чтобы не огорчать родителей Цолля, все решили придерживаться одной версии случившегося — Цолль пропал без вести. Именно ее Штайнер и изложил при первой встрече со Штрански после возвращения. — Когда мы наткнулись на русских, в лесу было уже темно. Дитц получил две пули в спину, а Цолль куда-то пропал.
— Вы искали его? — спросил Штрански.
Штайнер пожал плечами:
— У нас не было времени. Слишком рискованно отправлять весь взвод на поиски одного человека. Я рад, что нам вообще удалось выбраться оттуда.
— Вам придется написать письменный рапорт, — объявил гауптман. — В таких случаях не должно быть пропавших без вести. Однако давайте на время оставим эту тему. Я не могу понять другое. Что заставило вас бросить свое оружие и взять чужое? Как вам известно, номер оружия заносится в солдатскую книжку, и военнослужащий несет ответственность за вверенное ему имущество вермахта. Вы ведь знаете об этом? — Ответа Штрански ждать не стал и быстро продолжил: — Более того, вы также должны понимать, что качество немецкого оружия значительно выше качества русского и…
Штайнер покачал головой.
Штрански удивленно вскинул брови:
— Что?
— Напротив, — ответил взводный. — Мы считаем, что немецкий автомат не так хорош, как русский. Спросите любого фронтовика, он подтвердит мои слова.
— Это глупость! — оборвал его Штрански. — Оружие, сконструированное нашими инженерами и изготовленное на немецких заводах, по своему качеству лучше любого другого. Вы должны быть благодарны за то прекрасное воинское снаряжение, которое дал вам в руки фатерланд и за которое заплачено неисчислимыми жертвами немецкого народа.
Отвечая, Штайнер не смог удержаться от усмешки:
— Я никогда никого ничего не просил давать мне в руки, — произнес он.
Штрански задохнулся от возмущения:
— В последний раз я прошу вас следить за своими словами! Я не собираюсь затевать с вами дискуссию. Я сказал, что военное снаряжение намного превосходит свой русский аналог, и не желаю…
Следующие слова не достигли сознания Штайнера. Он просто отключил его, не желая ссориться со Штрански. Он как будто окунулся в бездонный океан усталости, наполнявший все его существо, несмотря на часы недавнего отдыха. Голос Штрански доносился до него как будто издалека и казался чем-то вроде надоедливого жужжания мухи. Штайнер посмотрел на собственные руки и сосредоточил внимание на пальцах. Они оставались неподвижными и напряженными. Интересно, почему? Он пошевелил ногами и снова принялся разглядывать руки.
Затем до его слуха снова донесся голос гауптмана, который уже почти взлетел до уровня крика. Штайнер поднял голову и посмотрел на Штрански. Он только сейчас понял, что тот стоит. Лицо его было красным от злости. Глаза, обычно холодные как лед, теперь пылали. Чего это он так? — подумал Штайнер. Нужно пассивное сопротивление, я смогу добиться своего, ничего не предпринимая. Он все еще продолжал думать об этом, когда почувствовал, что его схватили за руку и рывком подняли со стула. Скорее с удивлением, чем с возмущением, Штайнер заглянул в искаженное злобой лицо гауптмана. Затем высвободил руку и потянулся за своим автоматом, висевшим на спинке стула. Не став больше смотреть на Штрански, он направился к двери. Шагнув за порог, в ночь, он увидел звезды, которые как будто обрушились на него. Штайнер на мгновение закрыл глаза. Завтра вечером я буду в Гурзуфе, подумал он.
Он попытался думать о горах, о бесконечно движущемся море и белых пляжах. Затем открыл глаза и огляделся по сторонам. Блиндажи, траншеи, кучи темной земли среди деревьев. Тишина. Погруженный в свои мысли, Штайнер зашагал по тропинке к оврагу и вскоре достиг ручья.
До Канского взводный добрался в девять часов. Войдя в дом Фетчера, он услышал голоса товарищей. Когда он открыл дверь, разговоры стихли. Весь взвод был в сборе. На большом столе стояли бутылки и стаканы. Шнуррбарт указал на свободный стул и сказал:
— Присаживайся!
— Что празднуем? — поинтересовался Штайнер и сел.
Со своего места поднялся Крюгер и хриплым голосом сообщил:
— Фетчер сказал нам, что ты завтра уезжаешь. Поэтому мы решили устроить тебе отвальную. Спасибо Фетчеру, он помог достать выпивку. Я не умею произносить речей, но две недели — большой срок, и парни попросили меня сказать пару слов. — Он осекся, но Штайнер ободряюще кивнул ему. Солдаты улыбнулись. Крюгер недобро посмотрел на них и продолжил: — Как я уже сказал, две недели — большой срок, и мы надеемся, что ты вернешься и всех нас тут застанешь, и я говорю… — Он нахмурился и ущипнул себя за нос. — Черт бы побрал эту войну, но если она нас первыми достанет, мы надеемся, что ты будешь с нами… — Заметив, что улыбки на лицах товарищей сделались еще шире, он начал запинаться: — Я не имел в виду, будто хочу, чтобы ты… то есть я хочу… но все мы… все мы сидим здесь вместе, и если ты с нами и… — Он замолчал, смутившись. Лицо его раскраснелось. Он неожиданно стукнул кулаком по столу и, набычившись, посмотрел на присутствующих: — Я же говорил вам, идиоты, что не умею говорить речей. — Он потянулся за стаканом и одним глотком осушил его, бросив вороватый взгляд на крошечный листок бумаги, который держал на ладони. Это было сделано так неуклюже, что не ускользнуло от внимания солдат.
— На твоем месте я бы снова начал сначала, — невинно предложил Шнуррбарт.
Крюгер свирепо посмотрел на него:
— Ты все на свете знаешь, да?
— Знаю, — кивнул Шнуррбарт. — Ты часто высказываешь подобное предположение.
— Неужели? — перегнулся через стол Крюгер. — Тогда говори сам! — проревел он. — Почему бы не выступить тебе, великому оратору? — Его слова потонули во взрыве громкого хохота. Крюгер опустился на стул и стал разглядывать свой стакан. Штайнер положил руку ему на плечо и встал. В комнате стало тихо.
— Есть вещи, о которых не надо говорить, — начал взводный. — Мы хорошо знаем друг друга, и нам нет смысла разводить тут всякие словеса. То, что эта великая речь не получилась, — Штайнер улыбнулся Крюгеру, — не вина выступавшего. Все дело в теме. Есть много вещей, которые связывают людей, — любовь, уважение, сила привычки и прочее. Но то, что связывает нас, — вещь совсем другого рода. Конечно, это не наша военная форма, она просто свела нас вместе. — Штайнер сделал паузу и посмотрел на лица товарищей. Комнату освещали четыре оплывшие свечи, стоявшие на столе. Он какое-то время не сводил взгляда с их огоньков, затем поднял руку. — Иногда мы это чувствуем. Но если бы мы хотели поговорить об этом, то наши слова прозвучали бы просто глупо. Лучше не произносить их вслух. Если мы хотим показать, как относимся друг к другу, то для этого представится более достойный случай. Давайте просто будем всегда помнить об этом.
Все замолчали, и никто не произнес ни слова после того, как он наклонился к столу, взял бутылку и налил себе вина в рюмку. Однако разговоры за столом снова возобновились. Штайнер отделывался короткими ответами, если к нему кто-нибудь обращался. Он чувствовал, что все пошло как-то не так, но не мог понять, в чем дело. Он задумался, уставившись в пространство. Чем стала его жизнь после того, как это произошло, — неужели она медленно тянется по какому-то бесконечному тоннелю? Неужели он так и будет без устали шагать к далекому скудному свету? Эта мысль зримо возникла в его сознании, и несколько секунд ему казалось: нужно лишь резко открыть глаза, чтобы ясно увидеть, где он находится. Но его глаза оставались открытыми. Штайнер покрутил в руках рюмку, чувствуя, как учащается его дыхание. Ему отчаянно хотелось ясности, которая таится где-то рядом, практически за углом. Наконец, испытывая неудовлетворенность самим собой, он снова опустился на стул. Все это безнадежно, подумал он. Тебе кажется, что ты подбираешься к истине, но она тут же ускользает…
