Неожиданно верхняя часть его тела рванулась вверх, словно где-то внутри него распрямилась пружина. На несколько секунд он позабыл про всякие меры предосторожности. Штрански был не один. Рядом с ним на дороге возник еще какой-то человек. До этого, по всей видимости, он шагал позади командира. Штайнер смотрел на этого второго, словно тот свалился с неба. Нет, в самом начале он на мгновение нарисовал себе такую возможность, но лишь на мгновение. Что же ему теперь делать? Если он застрелит гауптмана, то придется застрелить и того, второго. Иначе тот направится прямиком в штаб и доложит все, как было. Выбора у него не оставалось. Не спуская глаз с дороги, Штайнер следил, как к нему приближаются две фигуры, и постепенно проникся презрением к самому себе — с каким тщанием он создавал себе алиби, как изворачивался, заметая следы. А ведь еще несколько часов назад он наверняка заявил бы, что такие вещи ему до лампочки. Он думал, что покончил с самим собой, со всем на свете. Выходит, что нет.
Решительно тряхнув головой, он зажал под мышкой приклад автомата. Две человеческие фигуры с каждым шагом делались все ближе. Штрански шагал своей коронной походкой, слегка вразвалочку, положив на бедро правую руку. Его спутник, опустив голову, апатично трусил сзади. Штайнер видел его впервые. Скорее всего, этот второй прибыл с последним пополнением; возможно, это ординарец гауптмана. Теперь он уже мог различить лицо Штрански. Гауптман был мрачен, и то, как он шагал, тупо глядя в землю, говорило о том, что мысли одолевают Штрански далеко не радостные.
Теперь этих двоих от него отделяло лишь пять десятков шагов. Пора, подумал Штайнер, дальше тянуть нельзя. И все-таки он остался лежать. Было в том, втором, нечто такое, что не давало ему покоя, лишало уверенности в себе. На вид это был самый обыкновенный человек, с лицом, какие окружали его на протяжении вот уже многих месяцев — осунувшимся, усталым, с печатью безразличия. Руки его безвольно болтались по бокам, словно плети, а тело как будто нехотя следовало за движением ног. Пыльная, мятая форма без каких-либо указаний на звание. Фуражка с козырьком, из-под которой выбивались всклокоченные пряди. Закинутый за спину карабин. С каждым шагом их ноги взбивали на дороге крошечное облачко пыли, и потому сапоги второго, казалось, были припорошены мелом.
Действительно ли по дороге шагали двое? Может, все-таки лишь один? Может, он шагал по бесконечной дороге, дороге, что уходила куда-то за горизонт, словно самого горизонта и не было, а просто эта прямая, безжалостная, серая, пыльная дорога. Усталый, апатичный, махнувший на все рукой человек. Посмотрев ему в лицо, Штайнер сказал себе, что такому никогда не достичь конца пути, потому что у этой дороги нет конца. Чем дольше он вглядывался в это лицо, тем более знакомым оно ему казалось. Внезапно он со всей ясностью понял, кто перед ним. Дитц! Он открыл рот, чтобы закричать, но голос ему не повиновался. А затем, онемев от изумления, он узнал Дорна, но уже в следующее мгновение это был не Дорн, а Голлербах, тот самый Голлербах, который…
Штайнер застонал и пошевелился. Какая-то часть его сознания отметила движение его тела, когда он рывком заставил себя подняться с земли. А затем реальность вновь напомнила о себе. Перед ним был Штрански, и Штрански его заметил и застыл на месте. Они стояли друг напротив друга, неподвижные, словно телеграфные столбы позади них, и их разделяло не более десяти шагов.
Штайнер поднял ствол автомата, и двое, что шагали по дороге, затаили дыхание. На Штайнера было страшно смотреть. Штрански видел только его лицо, словно некий белый диск, и до него дошел смысл этой встречи. Он не сделал даже попытки потянуться за пистолетом, что висел, до неприличия крошечный, у него на ремне. Не подумал он и о своем спутнике, который стоял рядом с ним, открыв от страха и изумления рот. Штрански просто побежал. Его правая рука упала с бедра, и он побежал по дороге, пригнувшись так, что теперь была видна лишь его спина. Его ноги отбивали по гравию ритм чечетки. Штайнер проводил его взглядом, хотя сам даже не шелохнулся, лишь слегка повернул голову, чтобы не выпустить гауптмана из поля зрения. Наконец спутник Штрански стряхнул с себя оцепенение и, взбивая ногами дорожную пыль, тоже пустился вдогонку за командиром. Не успеют, подумал Штайнер, провожая глазами их удаляющиеся фигуры. Эти двое бежали, словно загнанные звери, от страха не зная усталости.
— Бесполезно, — пробормотал себе под нос Штайнер, плохо понимая сам, что, собственно, хочет этим сказать.
Неожиданно он ощутил страшную усталость и сел на землю. Идиоты, подумал он и покачал головой. У него было такое чувство, будто он только что упустил самую главную в жизни возможность. Но почему-то это не слишком его опечалило, и он задумался, с чего бы это.
Спустя какое-то время он зашагал по дороге, чтобы вернуться к себе в роту.
Штрански бежал без оглядки до тех пор, пока ноги его не начали спотыкаться, а его мозг то и дело пронзали колючие иглы. Жадно хватая ртом воздух, он оглянулся. Примерно в пятидесяти метрах позади бежал его ординарец, словно лошадь копытами, взбивая подметками пыль, причем с каждым шагом голова его моталась из стороны в сторону. Штайнера нигде поблизости не было видно. Лишь только на запад тянулось бесконечное, пустынное, пыльное шоссе, и на какое-то мгновение Штрански решил, что стал жертвой галлюцинации, однако тотчас отогнал от себя эту мысль. Хотя его нервы в последнее время были на пределе, он знал, что пока еще находится в здравом уме. Лицо Штайнера, автомат в его руках, неожиданная встреча на дороге так ярко стояли у него перед глазами, что притворяться, внушать себе, что это было наваждение, попросту глупо. Штрански поймал себя на том, что дрожит всем телом, а сердце готово вот-вот выпрыгнуть из груди. Он даже прижал к грудной клетке ладони, в надежде успокоить сердцебиение. Все еще окончательно не придя в себя от пережитого ужаса, он обернулся на ординарца. Тот с бега перешел на ходьбу и теперь шел, нехотя переставляя ноги. На лице несчастного застыла злость, а где-то на дне этих бесцветных глаз Штрански — или ему только показалось? — разглядел презрение, смешанное с изрядной долей удивления. И в это мгновение он со всей очевидностью осознал, каким дураком себя выставил. Интересно, что сейчас о нем думает ординарец?
Он поспешил отвернуться, лишь бы больше не встретиться с ним глазами, чтобы не чувствовать на себе этого презрительного взгляда, который, казалось, буравил его насквозь. Не сказав ни слова в свое оправдание, он зашагал дальше. И чем дальше он думал об этой встрече, чем больше размышлял, какую глупую роль сыграл в ней, тем глубже погружался в уныние. На какой-то миг в нем вспыхнула злость, но тут же погасла, стоило ему со всей ясностью осознать, что содеянного уже не вернешь. Он бежал от Штайнера, поджав хвост, словно пес. У него не было ровным счетом никаких доказательств, что Штайнер собирался его убить. Штрански шел по дороге, ощущая, как его самомнение разваливается на куски с каждым новым шагом, как оно облетает с него, словно кора с мертвого дерева.
Остаток пути он прошел, не замечая ничего вокруг себя. Лишь когда дорога нырнула в ущелье, гауптман вспомнил, какой нелицеприятный разговор ему предстоит. Но даже эта мысль не всколыхнула в нем никаких чувств. На протяжении всего утра она не давала ему покоя, и вот теперь, когда до столкновения с полковником оставались считаные минуты, им почему-то овладела апатия. Штрански дошел до предела. Он начисто лишился каких-либо чувств.
