— Тебе, должно быть, нелегко пришлось. Где же ты жил?
— В приюте, герр лейтенант. Потом стал учеником пекаря. Я жил в его доме и обучался ремеслу.
— У тебя есть родственники? — поинтересовался Трибиг. — Ты с кем поддерживаешь отношения?
— Никак нет, герр лейтенант. Мы раньше жили в Мюнхене, а затем перебрались во Франкфурт, и мои родители там умерли.
— Понятно, — отозвался лейтенант. Лучшего вряд ли можно было пожелать, подумал он и почувствовал, как на него накатывает волна возбуждения. Он облизнул губы и с вожделением посмотрел на узкую талию юного ординарца. Лицо Кепплера медленно покраснело, как будто он догадался о мыслях Трибига.
— Тебе нелегко пришлось, — повторил лейтенант и пересел на койку рядом с Кепплером. — Но время — самый лучший лекарь. Если мы с тобой поладим, то тебе здесь будет неплохо. Сейчас можешь идти. Приходи вечером, поможешь разобрать вещи.
Кепплер со сдерживаемым возбуждением вскочил на ноги.
— Так точно, герр лейтенант! Когда прикажете прийти, герр лейтенант?
Трибиг задумался. Ему было ясно, что с этим парнем у него особых проблем не возникнет. Наивный юноша именно того типа, который способен скрасить монотонные будни.
— Слишком рано не приходи. Лучше часов в десять. У нас будет возможность поговорить.
Лицо Кепплера порозовело от удовольствия. Он щелкнул каблуками.
— Так точно, герр лейтенант! Будет исполнено! Я… — он неожиданно замолчал, потупив глаза.
— Что? — улыбнулся Трибиг. Затем встал и слегка приподнял подбородок юноши. — Что ты хотел сказать?
Его игривый тон вернул Кепплеру былую уверенность. Он поднял голову, посмотрел лейтенанту в глаза и ответил:
— Я хочу справиться со своими обязанностями, герр лейтенант!
— Молодец, Кепплер, так держать! — покровительственно произнес Трибиг и легонько коснулся щеки юноши. — Старайся, и, я уверен, я останусь доволен тобой.
Отлично, мне все удалось, похвалил себя лейтенант, наблюдая за тем, как ординарец выходит из блиндажа. Он почувствовал, как все его тело покрылось испариной.
— Чертова жара! — произнес Трибиг вслух и опустился на койку. Какое-то время он незряче рассматривал потолок. Что за чертовщина, сказал он себе. Кто знает, что с нами будет завтра? Останемся ли мы в живых? Нужно пользоваться каждой приятной возможностью, но в то же время следует проявлять осторожность. На короткий миг лейтенант представил себе, что будет, если обо всем узнает Штрански или кто-то другой из офицеров. Доверять никому нельзя. Его мысли снова вернулись к Кепплеру. Закрыв глаза, Трибиг позволил воображению унести себя в заоблачные выси.
Блиндажи командного пункта штаба полка находились на западном склоне цепочки гор, протянувшихся с юго-востока на северо-запад и укрывавших штаб от врага. В блиндаже Брандта, кроме самого полковника, находился также гауптман Кизель. Офицеры сидели за столом друг напротив друга. На лице командира полка было написано недовольство.
— Мне приходится вникать во все пустяковые мелочи, — энергично пожаловался Брандт. — Я буду вынужден каждый день выслушивать рапорты каждого фельдфебеля.
Кизель пожал плечами:
— Это, конечно, хлопотно. Но в этом нельзя винить Штрански. Он добросовестный исполнительный офицер, точно выполняющий приказы.
— Не говорите мне ничего о нем, — раздраженно ответил Брандт. — Для меня слово «исполнительный» сильно попахивает тупым педантизмом. Мне нужны офицеры, способные проявлять инициативу, когда того требует боевая обстановка. Посмотрите на Фогеля. Мне, видит бог, хотелось бы иметь в полку побольше таких, как он.
Кизель неодобрительно покачал головой и сказал:
— Не все способны взять на себя бремя принятия самостоятельных решений, когда возникает возможность переложить ответственность на плечи подчиненных. Однако насколько я знаю Штайнера, он найдет выход даже из самых сложных обстоятельств. Я рассчитываю на то, что сегодня вечером он вернется.
— Дело не в одном Штайнере, — резко возразил Брандт. — Не забывайте, что решается судьба целого взвода.
Кизель улыбнулся:
— Конечно. Я тоже помню о взводе. Но без Штайнера ему ни за что не пробиться к нам.
— Вы так думаете? — невнятно произнес Брандт и смерил Кизеля подозрительным взглядом. Полковник был высок и строен. Вытянутая голова с редкими волосами. Высокий лоб. Глаза, в которых застыло вечное выражение горечи. Когда он поджимал тонкие губы, на щеках ниже скул появлялись глубокие морщины.
Командир полка покачал головой:
— Я знаю, о чем вы думаете. Вы ни в чем не сможете убедить меня, Кизель, помните об этом. Но вы имеете право думать так, как хотите. Люди могут думать обо мне все, что угодно. Но никто не посмеет сказать, будто я не знаю, что такое благодарность.
— Разумеется, нет, — согласился Кизель. В этом полку он был адъютантом вот уже восемь месяцев и служил при трех командирах. Ни с одним из первых двух у него не было такого взаимного понимания, как с Брандтом. Нужно как-нибудь повнимательнее присмотреться к Штайнеру, решил он. Кизель много знал о нем из служебных рапортов, но никогда не встречался лично. Несколько месяцев назад Брандт разговаривал с ним о черном пятне в послужном списке Штайнера и попросил навести справки о случившемся. Кизель попытался провести собственное расследование, но не добился особых результатов. Обвинение было сформулировано четко, однако свидетельства носили подозрительный характер, а на самом деле оказалось много необъяснимых противоречий. Позднее дело было спущено на тормозах.
Кизель встал и принялся мерять шагами блиндаж. Какое-то время Брандт не обращал на него внимания. Затем повернулся к нему и заговорил:
— Ради бога, прекратите этот марафон. Вы нервируете меня больше, чем русские. Поделитесь со мной вашим личным мнением о Штрански.
Кизель остановился и сел на стул лицом к спинке.
— Мое личное мнение? — спросил он. — По правде говоря, я еще не удосужился обзавестись таковым. Судя по всему, герр Штрански очень высокого мнения о себе. Это, возможно, объясняется его аристократическим происхождением. Или, может быть, он слишком богат, чтобы быть человечным.
Брандт сделал недовольный жест.
— Перестаньте ходить вокруг да около. Вы ведь имеете собственное суждение о людях. Что вы о нем думаете?
— Я всего лишь раз встречался со Штрански, — уклончиво ответил Кизель. Он закурил и держал зажженную спичку в руках до тех пор, пока она не погасла. — Те несколько слов, которыми я обменялся с ним, были в каком-то отношении поучительны. С другой стороны, этого было недостаточно, чтобы оправдать какое-либо объективное мнение. Мое личное впечатление таково: герр Штрански считает себя исключительной, выдающейся личностью, стоящей выше всякой критики. Если я правильно понял его, он уверен в том, что ему предначертана судьбой великая миссия, состоящая в достижении духовного превосходства в своем батальоне.
